 ОФИЦИАЛЬНЫЙ САЙТ ПРАВИТЕЛЬСТВА РУССКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Министерство Образования * ХРЕСТОМАТИЯ К ИЗУЧЕНИЮ ИСТОРИИ РОССИИ Правительством Русской республики рекомендуется использовать работу А.Широпаева "Тюрьма народа" в качестве хрестоматии к курсу истории России в старших классах средней школы Русской республики.17 мая 2004 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ  Эта книга — продолжение векового спора о происхождении древних русов, основателей русского государства, об истории противостояния русского, нордического, норманнского начала основателей династии рюриковичей с азиатским, византийским, хазарским влиянием на территории России. С принятием христианства на Русь хлынули греческие миссионеры, уже давно породнившиеся с азиатами. Татаро-монгольское нашествие серьёзно повлияло на расовый состав Руси. Большая часть потомков нордических русов полегла в битвах с азиатскими ордами. Московское государство уже не было однородным по расовому составу. Азиатский элемент постоянно усиливался и во время Ивана Грозного стал доминирующим.
Деятельность Ивана Грозного вообще ещё не оценена по заслугам. Именно при нём нордическая Русь закончилась и появилась евразийская Россия, чему способствовали новые территориальные приобретения на востоке с преимущественно татарским населением и уничтожение древних русских аристократических родов. Впрочем на Иване Грозном династия рюриковичей прервалась и началась на Руси Смута. Вплоть до воцарения на российском престоле немецких по-крови государей Россия была азиатским государством и по форме правления и по расовому составу правящего слоя.
Казалось бы немецкое правление в России пресекло азиатское господство, но во время правления Екатерины II в России появилось новое опасное инородческое племя — евреи. Именно их деятельность изменила баланс сил к началу ХХ века. С большевистской революцией последовал реванш азиатчины, которому во многом способствовал братоубийственный конфликт между Россией, во главе которой была немецкая аристократия, и Германией. Первая мировая война ознаменовалась многочисленными немецкими погромами, которые разжигала многочисленная еврейская, азиатская по своему духу, пресса. Натравив русский народ на аристократию, азиаты захватили господство в России, которое продолжается и поныне. Обо всём этом вы прочитаете в книге Алексея Широпаева «Тюрьма народа». В.Ю.Попов
Алексей Широпаев* ТЮРЬМА НАРОДА Русский взгляд на Россию Издание второе, доработанное и дополненное Москва Наследие предков 2002
ИМ нужна Великая Россия, а НАМ нужна Великая Русь. (Из предсмертных мыслей Столыпина?) Зачатие Проекта Евразиец Л. Гумилев считал историю нашей страны тысячелетним путем «от Руси к России». Один из его последователей, А. Дугин, в свою очередь утверждает, что изначально русские «органично входят в индоевропейский арийский культурно-расовый блок. Но история собственно России как особого геополитического пространства – это уже нечто иное» (А. Дугин, «Мистерии Евразии», М., 1996).
В принципе, это верно, только в отличие от евразийцев, мы категорически отказываемся рассматривать вышеназванную трансформацию как что-то положительное и величественное. Для нас путь «от Руси к России», а точнее, к России-Евразии – это история неуклонного растворения русского народа в окружающей его массе тюрков и угро-финнов. Короче говоря, история России – это история расовой энтропии. И одновременно – история героического Расового Сопротивления белых людей.
Выдающийся поэт, граф А.К. Толстой настаивал, что русские – «элемент чисто западный, а не восточный, не азиатский». Изначальная Русь сформировалась в результате взаимодействия двух расово однородных составляющих – норманнов и венедов, причем формообразующим элементом, как и в остальной Европе того времени, были норманны (варяги). Само название «Русь» связано с норманнами, и это не отрицают самые заядлые евразийцы. В. Кожинов признает: «...бесспорно установлено, что самое финское «ruotsi», из которого выводят «Русь», происходит от древнешведского слова, означавшего «гребцы», плаванье на гребных судах» или, по другим сведениям, «дружину» (особого противоречия здесь нет, так как шведские «дружины«двигались именно на гребных судах)» – драккарах; так они назывались из-за носовой части, выполненной в виде головы и шеи дракона. «Россия (Русь – А.Ш.) обязана началами своего политического существования завоеванию ее варягами, которые ввели у нее более высокую культуру и политические учреждения Скандинавии», – писал классик расовой мысли немец Л. Вольтман. По сути, о том же говорит и В. Кожинов: «...конечно же, в государственном образовании в Северной Руси, возникшем после «призвания» Рюрика, варяги-норманны играли весьма существенную роль». О существенности этой роли говорит хотя бы то, что слово «князь», равно как и «меч», «шлем», «дружина» (нем. «Druthi») «плуг», «люди» (норм. «Lude», совр. нем. «Leute») и даже «хлеб» – древнегерманского происхождения. Именно норманны составили костяк родовой русской аристократии, чье героическое и свободное мироощущение дошло до нас в былинах, сотворенных не «народом», а воинами-магами типа Вольги. Красноречивы имена наших первых правителей: Рюрик (сканд. «сокол»), Олег (Хольгер), Игорь (Ингвар), Ольга (Хельга).
Разумеется, эта «существенная роль» варягов-руси была бы невозможна без, повторяю, кровного родства норманнов и венедских автохтонов. Последние, как племя нордического корня, обладали высокой культурой; очаги «языческой» цивилизации венедов (города и храмовые постройки) сохранялись на Западной Балтике вплоть до ХII века. Л. Вольтман не точен: норманны не завоевали нашу страну; они были именно призваны, как родственная сила, в минуту политического кризиса. Достаточно изучить бытовые сельские культуры Швеции и Русского Севера, чтобы убедиться в их единой расовой основе. В частности, поражает полная идентичность конструкции и орнамента северно-русских и шведских прялок. Особо впечатляет сходство орнаментальных композиций, символически выражающих архаичное представление о Мироздании, что ясно говорит о единой расовой принадлежности мастеров.
Нельзя не упомянуть о такой характерной примете северной русской культуры как «кельтский крест» – крест в круге. Этот один из основных нордических символов, дошедший из «язычества», широко распространен в Северной Европе: в Англии, Шотландии, Ирландии. Часто он встречается и в Новгороде, как на стенах храмов (например, Спас на Ильине улице), так и в виде монументов: деревянный Людогощинский (1359) и каменный Алексеевский (1359-1388) кресты. Много можно сказать и о свастике, которая изображалась даже на древних новгородских «тельниках».
Исконная Русь – это норманно-венедский Новгород, органическая часть Северной Европы (недаром новгородцы вели свою родословную «от рода варяжска»). Русские – это не русскоязычная кавказо-татаро-еврейская масса, наводнившая сегодня улицы столицы Эрэфии. Русские есть потомки норманнов и венедов, белые люди, нордическая соль нашей земли, целенаправленно истребляемая азиатами на протяжении российско-советской истории.
История изначальной Руси – это драматическая летопись борьбы окраинного европейского государства с Азией – будь то Византия или Хазария. Уже Аскольд и Дир воевали и с «ромеями», и с «жидами». Это было принципиальное противостояние нордического и «южного» начал. Борьба с Хазарией носила подчас особо драматичный характер: так, ряд историков считает доказанным наличие в Киеве в эпоху Ольги «хазарской администрации и хазарского гарнизона». Потому-то Ольга и отправила малолетнего Святослава в свободную от азиатского гнета Северную Русь, в Ладогу (на «Новгородчину»), доверив воспитание сына норманнам – Свенельду и Асмуду. Они-то и взрастили сокрушителя Хазарии (важно отметить, что в поход на Итиль Святослав отправился опять же из Северной Руси, пройдя по Оке и Волге). Однако и после разгрома Каганата (964-965 гг.) опасность с «юга» не исчезла – оставалась Византия с ее смешанной кровью и странной религией, возникшей в знойных семитских пустынях. Сын снегов, Святослав не остановился даже перед размолвкой с матерью, попавшей под византийское влияние. Прямо и честно, как его учили Свенельд и Асмуд, он сказал матери: «Вера христианская есть уродство. Если приму ее – надо мной дружина смеяться будет».
Конечно, отправной точкой пути к Евразии следует считать 988 год – год насаждения на Руси христианства византийского образца. Византия, малодушная, лукавая и уродливая, эта реторта межрасового смешения, стала духовным авторитетом для нордической Руси. Неспособный победить «варваров Севера» в честном бою, Царьград при помощи велеречивых греческих монахов сделал Русь своей религиозной колонией, под прикрытием церковных догматов навязав простодушным русам модель «многоплеменного евразийского котла». Для лучшего понимания того, чем являлась Византия в расовом смысле, напомним, что «император Лев III Великий (VIII век) был сирийцем, Роман I Лакапин (Х век) – армянином, а патриарх Константинопольский Фелофей (ХIV век) – евреем». Неслучайно, что евразиец В. Кожинов горячо отстаивает византийское «наследство» – разумеется, наряду с монгольским. Непонятно лишь, почему В. Кожинов, как до него – Л. Гумилев, так недолюбливает Хазарский каганат – ведь тот был вполне евразийским государством, только с более расово однородным и закрытым элитным слоем. И если бы не поход Святослава, освободившего Южную Русь, Евразийский Проект заработал бы гораздо раньше.
Немаловажным для нашей темы является вопрос о происхождении князя Владимира, крестителя Руси. В. Емельянов, автор знаменитой книги «Десионизация», высказал гипотезу, согласно которой мать Владимира, ключница его бабки, княгини Ольги, Малуша была еврейкой (по летописи ее отцом был некий Малк из Любеча). Парадоксально, но гипотезу «язычника» В. Емельянова, в принципе, разделяют и некоторые суперправославные теоретики. В книге Н. Козлова «Плач по Иерусалиму» (1999) читаем: «Великий князь Владимир Святой согласно летописным источникам являлся сыном рабыни по имени Малуша, состоявшей ключницей (милостивницей) его бабки великой княгини Ольги. По одной из исторических гипотез Малуша была дочерью последнего хазарского царя (евр. – Малка), что подтверждается, в частности, фактом принятия на себя великим князем Владимиром титула кагана, зафиксированного летописями и совершенно не свойственного для славян». При этом Н. Козлов особое внимание читателя обращает на предание о происхождении хазарской верхушки от «исчезнувших с исторической сцены после ассирийского пленения 10-ти колен Израилевых». Л. Гумилев также полагал, что правящий слой Хазарии был еврейским не только по вере, но и по крови, представляя собой прообраз «комиссарской» касты в Советской России. Брат Малуши Добрыня (евр. «Добран»?) стал одним из главных воевод Владимира и отличился особой жестокостью при крещении Новгорода (что, впрочем, вполне объяснимо с расовой точки зрения, если принять гипотезу Емельянова-Козлова). Крещение Добрыней Новгорода, активно не желавшего включаться в расово чуждый Проект, стало, по сути, первым евразийским террором против Руси (989 г.). «Пошло гулять по свету семя комиссара...», как сказал С. Жариков.
Как повествует летопись, новгородцы, узнав, что Добрыня идет крестить их, собрали вече и поклялись не позволить свергнуть родовых Богов. Народное сопротивление возглавили жрец Богомил и тысяцкий Угоняй, заявивший: «Лучше нам погибнуть, чем Богов наших дать на поругание». Стороны сошлись в битве «и бысть междо ими сеча зла», в ходе которой Добрыня, желая отвлечь «язычников» от боя, зажег Новгород. Сломив сопротивление русских, дядя Владимира приступил к операции: не желавших креститься добровольно, воины затаскивали в Волхов чуть ли не волоком: мужчин выше моста, а женщин ниже моста – словом, «М» и «Ж». А чернявые попы их «просвещали» ... (Кстати, сколько среди них было евреев? Вопрос не праздный: если уж еврей выбился в константинопольские патриархи, то вполне логично предположить, что на уровне рядовых попов и монахов этих ребят было достаточно. Природная хваткость и напористость, конечно толкала их в первые ряды «просветителей» богатой северной страны, тем более, что в самой Византии тогда был дикий переизбыток церковных кадров.)
Надо сказать, что и введение христианства в Киеве, произошедшее за год до этого, никак нельзя назвать добровольным, хотя оно и не вызвало столь бурного сопротивления, как в Новгороде. По сути, Владимир предъявил киевлянам ультиматум: «Кого не окажется завтра на реке, богатого ли, убогого ли, нищего или раба, тот идет против меня»... И начал Владимир ставить по городам церкви и попов, а людей заставлял креститься по всем городам и селам. И стал брать у нарочитых людей их детей и отдавать их в книжное учение. А матери плакали по ним, как по мертвым...» – читаем в «Повести временных лет по Лаврентьевскому списку». То есть лишение человека родовых ценностей воспринималось как убийство.
Мне рассказывали, что в Киеве по сей день живет устное предание о том, как исполнялся княжеский ультиматум: поначалу у не желавших креститься сжигали дом, а затем, если это не действовало, убивали хозяев. Скорее всего, так оно и было – в те времена князья не бросались пустыми угрозами. «Когда поволокли идола в Днепр, то народ плакал», – читаем у С.М. Соловьева. Большинство киевлян явно не рвалось креститься, иначе зачем понадобились угрозы Владимира?
Но вернемся к Малуше. По другой версии, она была дочерью древлянского князя Мала, вместе с дядей обращенной Ольгой в рабство. Не случайно, когда Владимир посватал дочь полоцкого князя Рогволода (скандинава) Рогнеду, гордая арийка, зная древние расовые и кастовые законы, ответила ему: «Не хочу разуть сына рабыни!» («По тогдашнему обычаю после свадьбы жена снимала обувь мужа», – пишет В. Кожинов). Но Владимиру с его темным происхождением было наплевать на благородные традиции. Движимый хамским стремлением унизить высокое, он убил князя Рогволода и двух братьев Рогнеды, захватил Полоцк и женился на Рогнеде насильно – т.е., по существу, изнасиловал белую женщину-аристократку, совершив тягчайшее расовое преступление.
Таким образом, согласно и той, и другой гипотезе Владимир появился на свет в результате вопиющего нарушения древнеарийских расово-кастовых норм, к несчастью допущенного Святославом – очевидно, при попустительстве христианки Ольги. Согласно этим нормам аристократ-рюрикович никак не мог позволить себе совокупление с рабыней-азиаткой или с рабыней-древлянкой (кстати, некоторые исследователи настаивают на расовой ущербности древлян, как и ряда других славянских племен). Доблестный Святослав преступил древний закон и тем самым невольно наложил на Русь проклятие Евразийского Проекта – Проекта «Россия», в основе которого, как мы видим, лежит преступление против Крови.
Если все же остановиться на гипотезе о еврейском происхождении Малуши, возникает вопрос: случайно ли Святослав, воспитанник варягов, только что разгромивший Хазарию, сошелся с плененной хазарской царевной? Не стало ли это соитие и последовавшее рождение Владимира хитроумным реваншем религиозно-расового антипода Руси, каковым, наряду с Византией, являлся Каганат? В таком случае роль еврейского элемента в подготовке и запуске Проекта весьма заметна. Спустя тысячу лет, в 1917 году, евреи вновь станут решающим фактором Евразийского Проекта, чья очередная стадия получит условное наименование «Новая Хазария».
Религиозный выбор Владимира продиктован его происхождением – рабско-еврейским или просто рабским, не важно. Подобное тянется к подобному – Владимир избрал религию рабскую и, в основе своей, семитскую.
По отношению к белому населению Проект сразу же проявил свой геноцидный характер, который останется неизменным от Владимира Кагана до Лазаря Кагановича и далее. Летописи вряд ли дают объективную картину того, что происходило тогда на Русской земле, поскольку они составлялись «верными солдатами партии» – монахами. Но даже из них известно, что в «... Ростове, где крещение прошло, по-видимому, без особых инцидентов, очень скоро наступила жестокая реакция. Первые два ростовских епископа сбежали оттуда...; против третьего... поднялся бунт...; только четвертому епископу ... удалось «предать огню» все идолы, стоявшие в Ростове и его области... Если так было в городах, то в селах и лесах было, вероятно, еще хуже...» (Н.М. Никольский. «История русской церкви», М., 1985).
В книге Н. Островского «Святые рабы» (М., 2001) приводятся ужасающие предположения о том, что крещение Руси и последовавшие за ним религиозные конфликты сократили население страны с 12 до 3 миллионов человек. Если это так, то в процентном отношении с христианизацией можно с натяжкой сопоставить лишь красный террор и коллективизацию. «При этом 6 миллионов из 12 были уничтожены до татаро-монгольского нашествия, а оставшиеся 3 – уже при непосредственной помощи ордынцев», ставших для потомков князя Владимира естественными союзниками по борьбе с арийцами (известно, что татары всячески покровительствовали христианству, деморализовавшему русских). «Религиозные конфликты, погубившие половину населения Руси, предопределили дальнейшие события, в том числе и татаро-монгольское нашествие» (там же).
«Смуглые чужеземные попы» принялись искоренять не только само «язычество», но и связанную с ним народную культуру. Вплоть до ХVI века «Русская» церковь упорно преследовала скоморохов с их «гуслями», «гудками» и «свирелями». Выдающийся историк и фольклорист А.Н. Афанасьев отмечал, что «заботою духовенства было уничтожение народных игрищ; вместе с музыкой, песнями, плясками и ряженьем в мохнатые шкуры и личины игрища эти вызывали строгие запретительные меры...» «Многое из устного народного творчества Древней Руси не сохранилось не только потому, что записывать его стали очень поздно: первый сборник былин издали лишь в ХVIII веке, когда многое уже было утеряно. Роковую роль сыграло неприязненное отношение к древнерусскому фольклору и литературе, создавшейся на его основе, со стороны Русской православной церкви, которая стремилась искоренить остатки язычества всеми доступными ей средствами» («Как была крещена Русь», М., 1989).
Вполне вероятно, что потери, понесенные русской культурой в результате христианизации, не ограничиваются устным народным творчеством. По сей день РПЦ тщится уверить нас: С принятием христианства... в нашем Отечестве началось обучение грамоте» («Книга о Церкви», М., 1997). С этим пропагандистским приемом мы хорошо знакомы еще с советских времен, когда русским вбивали в голову, что они «родом из Октября». Однако, все большее число специалистов говорит о подлинности знаменитой «Велесовой книги» – уникального памятника русской дохристианской письменности. Нетрудно представить судьбу других «языческих» книг, так и не дошедших до нас. Что там говорить, если даже хрестоматийное «Слово о полку Игореве» – «языческое» по сути – было обнаружено лишь в ХVIII веке, да и то случайно!
Нерусь Но вернемся в домонгольский период. Плоды византийской интернационалистcкой экспансии, осуществленной бастардом Владимиром, не заставили себя ждать. Так, например, у князя Новгород-Северского Игоря, героя знаменитого «Слова», и бабка, и мать были половчанками. Его неудачный поход против хана Кончака, кстати, окончившийся женитьбой сына Игоря на кончаковой дочке, носил, скорее, характер внутрисемейной «разборки». Между прочим, незадолго до похода на Кончака Игорь вместе с ним пытался захватить Киев, но был наголову разбит князьями Ростиславичами. Невольно задаешься вопросом: а не была ли «феодальная усобица» домонгольского периода разновидностью глобального противостояния Руси и Степи? Возможно, Степь осуществляла свою экспансию, используя ополовеченные ветви княжеских родов? Ведь как писал великий русский публицист М. Меньшиков, «Сознательная Россия (точнее, Русь – А.Ш.) должна всегда помнить древнее притязание Азии владеть нами».
Весьма знаменательно, что основателем Москвы – будущей евразийской столицы – стал женатый на половчанке Юрий Долгорукий, отец Андрея Боголюбского (известен портрет князя Андрея, созданный скульптором-антропологом М. Герасимовым – это типичное лицо азиата). Именно бастард Андрей Боголюбский, переместивший политический центр Руси с вольных берегов арийского Днепра в финские дебри Северо-востока, заложил первый камень азиатской Московии – неспроста наши «византисты» считают его «первым русским царем» (в каком смысле «царем»? Ведь «царями» на Руси позднее именовались и ордынские ханы). Кстати, возможно, именно тогда, в ходе колонизации Северо-востока, русские претерпели первый расовый ущерб: дезориентированные христианством и примерами своих князей, белые колонисты, видимо, восприняли известную долю финской крови – вместо того, чтобы создавать на новых землях кастовое общество, как это сделали древние арии, захватив Индию.
Весьма характерно, что в деятельности Андрея Боголюбского наметились две основные парадигмы будущей Московской деспотии: ненависть к исконной родовой русской аристократии (т.е. к чистой русской крови) и ненависть к Новгороду – нордической твердыне русской культуры и государственности (т.е., собственно, к подлинной, европейской Руси). Именно Андрей Боголюбский предпринял первый – пока неудачный – «московский» военный поход на Новгород с целью его покорения. Уже потом тем же маршрутом пойдут Иван III и Иван IV Грозный.
На Северо-востоке был создан культурно-политический плацдарм, на базе которого развилась Московия-Россия-Совдепия. И этот плацдарм создан сыном степнячки, бастардом. Забегая вперед, скажем, что Проект «Россия» был задуман нерусскими и не для русских, но осуществлен, однако, ценой неисчислимых жертв русского народа – под руководством опять-таки нерусских.
Весьма важный для нашей темы эпизод: в 1169 году Андрей Боголюбский, взяв Киев, «отдал город на трехдневное разграбление своим ратникам. До того момента на Руси было принято поступать подобным образом лишь с чужеземными городами. На русские города ни при каких междоусобицах подобная практика никогда не распространялась.
Приказ Андрея Боголюбского показывает, что для него и его дружины в 1169 г. Киев (отцовский город! – А.Ш.) был столь же чужим, как какой-нибудь немецкий или польский замок» (Л. Гумилев, «От Руси к России», М., 1992). Согласно классику евразийства, причиной такого поведения князя являются объективные «центробежные тенденции», повлиявшие на его сознание. Однако более очевидны другие причины, коренящиеся в расовой природе Андрея. Естественно, что любой арийский город – русский, польский или немецкий – был для него, степняка, чужим. А вот было ли для Андрея чужим какое-нибудь половецкое становище? Об этом Гумилев красноречиво умалчивает, но и так ясно: чужими, как показывает история, для генетически «предвзятых» правителей Северо-востока всегда являлись «свои», т. е. русские и вообще европейцы. (Впрочем, если принять версию о еврейской крови Малуши, то и целую ветвь правителей Юго-запада, начиная с Владимира, надо признать «предвзятыми» генетически).
Уместно задаться вопросом о происхождении прозвища «Боголюбский». Помня о приведенных выше гипотетических данных о русских потерях в ходе христианизации, можно предположить, что Андрей Половецкий был одним из наиболее рьяных насадителей импортной идеологии, стяжавшим особый почет у церковников – отсюда и его «боголюбивость», подобная «святости» Владимира Кагана.
Сама смерть Андрея, как известно, убитого при участии иудея, говорит не о противоборстве князя с этими ярыми врагами Руси, а, скорее, о его расовой неразборчивости, заложенной в смешанной крови князя. А иначе как иудей мог оказаться при княжеском дворе? Можно ли представить такую ситуацию, скажем, при дворе сокрушителя иудейской Хазарии Святослава – чистокровного руса, воспитанного викингами на берегах студеной Ладоги? Впрочем, благодаря христианке Ольге, приблизившей к себе Малушу, можно...
Дело Андрея Боголюбского продолжил его младший брат Всеволод Большое Гнездо. Деятельность Всеволода включала те же парадигмы, обозначенные выше: подавление, с опорой на простонародье, русской родовой аристократии и антиновгородская экспансия – налицо схема будущей политики Ивана Грозного и Москвы вообще.
Таким образом, нельзя утверждать, что роковым изломом русской судьбы стало татарское нашествие. Как видим, и до него на Руси шло искоренение исконных европейских начал. Татарщина лишь стимулировала этот процесс, поддержав проазиатских «агентов влияния» в русском правящем слое – носителей расово чуждого гена.
Несомненно, следующей этапной фигурой на пути «от Руси к России» является князь Александр Невский, внук Всеволода Большое Гнездо. Нет ничего удивительного в том, что он, потомок азиатки, следуя железной логике своего рода, нещадно воевал с единокровниками русских – германцами и сумел подружиться с татарами, положив начало регулярным визитам русских князей к ордынскому «руководству». Это не шедевр дипломатии и «христианского смирения», как утверждают многие патриотические историки, а совершенно естественный ход Александра. Татары для него, достойного отпрыска ветви князей-оккупантов, а также для его наследников были не врагами, с которыми он якобы вынужденно договаривался, а желанными покровителями и союзниками в деле борьбы с Европой и непокорным белым населением Руси.
А.К. Толстой писал о русских, познавших татарщину:
«...не слушая голоса крови родной,
Вы скажете: «Станем к варягам спиной,
Лицом повернемся к обдорам (т. е. к азиатам – А.Ш.)».
Все дело в том, что Александр Невский, поворачиваясь лицом «к обдорам», слушал именно голос своей крови, по крайней мере ее части, пусть и небольшой, но весьма «голосистой». Заодно он резко повернул к Азии и почти всю Русь.
Однако существовала и противоположная позиция. Князь Даниил Галицкий, воспитанный в арийских традициях, сохранившихся на Южной Руси, решил выступить против Орды, призвав в союзники европейские страны, что весьма обеспокоило татар. В 1254 году он даже принял от римского папы титул короля. К несчастью, вероисповедные различия, расколовшие единокровные белые народы, и тут сыграли роковую роль – союз не состоялся. Братья по расе даже перед лицом чудовищной азиатской угрозы не смогли возвысится над глупой межконфессиональной враждой. Вновь и вновь вспоминается тезис А.К. Иванова, лидера Народной национальной партии: «Вера разъединяет, кровь соединит!» По крайней мере, хочется в это верить...
Видимо, именно русская кровь заговорила в брате Александра Невского – Андрее Ярославиче, великом князе владимирском, избравшем рыцарский путь вооруженной борьбы с Ордой. Андрей «был западником и объявил, что он заключает союз со шведами, ливонцами и поляками с целью избавиться от монголов» (Гумилев). Кроме того, он заключил весьма грозный для татар союз с Даниилом Галицким, своим тестем. И что же? Эта антиазиатская Ось была разрушена победителем «проклятых тевтонов» Александром Невским. Как сообщают летописи, он отправился в Орду и «настучал» на родного брата «царю», положив тем самым начало целой политической традиции. «Господи! – воскликнул Андрей, узнав об этом. – Что се есть, доколе нам меж собою браниться и наводити друг на друга татар!» Против Андрея была организована карательная экспедиция, в результате которой он и его союзники-тверичи были разбиты в ожесточенном сражении на Клязьме (1252). Андрей бросился искать прибежище в Швеции, с которой совсем недавно воевал его брат-евразиец. Там он, как пишут, «погиб в неизвестных условиях». «Рука Москвы» ?
Даже такой махрово-евразийский историк как В. Махнач признает сквозь зубы, что в случае союза Руси с Западом победа над Ордой была вполне реальна: «Пришла бы рыцарская конница, побили бы они ордынцев...» Да, в случае заключения такого союза нам пришлось бы поступиться пресловутой православной «особливостью» и возможно даже стать вассалами шведов или немцев. Однако зависимость от братьев по расе была бы неизмеримо легче, чем азиатское иго. Более того: такая зависимость для Руси была бы в конечном счете плодотворной. Русь развилась бы в соответствии со своей природой, как органическая часть Европы, а не как расово двусмысленная евразийская махина.
Владимирское великое княжение досталось Александру. Вскоре он оказал огромные услуги татарам в проведении на Руси переписи для регулярного взимания дани. Особый гротеск ситуации состоял в том, что эта дань, по словам С. Баймухаметова, «собиралась как плата Орде за военную помощь в борьбе с крестоносцами» т.е. освободителями («Огонек» № 3О, июль 2002). Перепись, фактически закреплявшая азиатское иго, вызвала недовольство белого населения Северо-восточной Руси и, особенно, Новгорода, где дело дошло до восстаний. «Большинство новгородцев твердо придерживалось прозападной ориентации», – признает Л. Гумилев. В итоге татарские чиновники вошли в нордическую твердыню под охраной войск Александра Невского, которого уместнее именовать Ордынским. В Новгороде начался второй евразийский террор (первый был, как мы помним, в 988 г. при крещении). Одних героев, вставших за русскую честь, Александр казнил, другим по его приказу резали носы и уши, кололи глаза. Так он отблагодарил тех, кто еще совсем недавно бился под его началом со шведами и германцами. За что же, спрашивается, бились новгородцы с братьями по расе? За то, чтобы стать потом татарскими данниками? А ведь перед тем, как идти на шведов, Новгород колебался: не признать ли власть единокровной варяжской короны? Сильная прогерманская партия была тогда и в Пскове. Забегая вперед, отметим, что дань Орде, удерживавшая Новгородскую Русь в связи с другими русскими землями, а, по сути уже с Нерусью, не позволила Новгороду сформироваться в качестве полнокровной политической альтернативы Москве.
Обращенная «к обдорам» Нерусь, основанная Андреем Половецким и Александром Ордынским, приняла отчетливые очертания при сыне последнего – неразборчивом в средствах князе Данииле Московском, и внуках – князьях Юрии Даниловиче и Иване Даниловиче (Калите). «Первенство Москвы, которому положили начало братья Даниловичи, опиралось, главным образом, на покровительство могущественного хана» (Костомаров).
Юрий Данилович, боровшийся за власть с тверским князем Михаилом, своим двоюродным дядей, стремясь заручиться поддержкой Орды, целых два года прожил в ставке хана, изучая татарский язык. Он даже женился на принявшей православие ханской сестре Кончаке, хотя, как мы видим, в этом поступке князя как раз-то и нет ничего экстраординарного. К несчастью, нет ничего из ряда вон выходящего и в том, что Юрий Данилович повел на Тверь татарские полчища, вместе с которыми шли хивинцы и мордва, под командованием ордынского посла Кавдыгая – мы помним, как русские (русские ли?) князья еще в домонгольские времена наводили на Русь азиатов. Даже доблестный Михаил Тверской, и тот не избежал повальной в условиях татарщины заразы бесчестия, используя в борьбе с Юрием ордынские рати. Для нас важно в данном случае другое: понять, на каком «нравственном» основании возводилось «величие» Московии, какую «мораль» укореняли в народе московские властители.
Как известно, в 1317 году Кавдыгай и Юрий были разбиты Михаилом Тверским, Кончака попала в плен и там неожиданно умерла. Последнее обстоятельство стало роковым для Михаила. Кавдыгай и Юрий, а также множество дрожавших за свою шкуру русских князей (эпидемия бесчестия!) поехали в Орду и коллективно донесли хану на Михаила. Хан вызвал князя в Орду, куда он и приехал под угрозой карательного похода татар на его родную Тверь. В Орде, при участии Юрия и других русских князей, Михаил был осужден на смерть и зверски убит. Сначала князья вместе с татарами его «били, топтали ногами, а потом русский, некий Романец, вырезал у него ножом сердце» (Вс. Н. Иванов, «Даниловичи»). Потом русские участники убийства сели пьянствовать, а тело валялось на земле нагим. Тут даже басурманин Кавдыгай не выдержал и сказал христианину Юрию: «Ведь он тебе старшим братом был, заместо отца!.. Что же он лежит теперь голый и брошенный?..» Лишь после этого Юрий прикрыл тело Михаила своей епанчой. Тем не менее евразиец В. Кожинов считает возможным сетовать, что многие историки изображают Юрия Московского «в качестве низменного злодея», «скопища всяческого зла» и «бесстыдного своекорыстного «холопа» Орды».
После смерти Юрия, убитого Дмитрием Грозные Очи, сыном Михаила Тверского, его дело продолжил брат Иван Данилович, «тихий» и «смиренный» собиратель русских земель, получивший характерное прозвище Калита – денежная сумка. Он постоянно сновал в Орду, сумел понравиться хану и ждал удобного случая для окончательной «разборки» с Тверью, где сидел сын Михаила Тверского, Александр Михайлович. Случай вскоре представился. В 1327 году в Твери вспыхнуло яростное антитатарское восстание, вызванное наглым поведением азиатов. Почти все татары были перебиты, в Орду прибежали лишь единицы. Но, похоже, их опередил «тихий» и «смиренный» Иван Калита, поспешивший доложить хану о тверском восстании. На Русь двинулась карательная экспедиция, к которой присоединилось московское войско. Огнем и мечом прошла татаро-московская армада по тверской земле, предваряя известный поход Ивана Грозного; причем москвичи, шедшие под хоругвями со Спасом, лютовали не слабее басурман (позднее москвичи в составе татарской рати ходили и на Смоленск). Остается лишь представить себе степень извращенности сознания московского ратника, в союзе с татарами истреблявшего столь похожих на него тверских. По меткому выражению Игоря Дьякова, с этим ратником сопоставим лишь омоновец образца 1993 года...
Князь Андрей Михайлович бежал в Псков, а оттуда в Литву, где и прожил десять лет. Потом вернулся прямо в Орду и по-арийски бесстрашно вручил свою судьбу хану. Тот его помиловал и отпустил княжить в Тверь. Но Иван Калита не дремал, как говорится, «никто не забыт и ничто не забыто». Он немедленно мчится по натоптанной дорожке в Орду и начинает там против Александра интриги, в результате которых тот был вызван к «царю» и убит вместе с сыном.
После этого у Москвы уже не было конкурентов. Надо сказать, что определенное время Орда колебалась, оказывая поддержку и Москве, и Твери, не делая окончательного выбора между ними. В конце концов Азия поддержала Москву, поскольку Тверь расположена западнее, т.е. ближе к родственным Руси европейским странам, прежде всего к Литве. Москва была ближе Орде – и географически, и генетически. Только она могла стать тем, чем и стала – полноценным золотоордынским улусом.
Московский улус Лишь осознав Москву в таком качестве, можно понять ее подлинную роль в российской истории. Повторяем: Московское княжество – это не столько вассал Орды, сколько ее составная часть. Для ясности напомним одно любопытное обстоятельство вынужденного визита Даниила Галицкого в ханскую ставку. Тогда «царь» попытался угостить Даниила кумысом со словами: «Пей, теперь ты наш, татарин!» То есть для ордынцев не имели значения ни расовые, ни тем более религиозные различия, это были типичные евразийцы, не хуже Л. Гумилева или В. Кожинова. Орда – это СССР того времени. Подчиняешься хану, пьешь кумыс – значит, ты татарин. И уж конечно Александр Невский – приемный сын Батыя – и тем более его потомство воспринимались Ордой как татары, как свои . Всевозможные недоразумения, типа вероятного отравления Александра и его отца Ярослава татарами вполне укладываются в рамки взаимоотношений при дворе азиатского деспота, каковым и являлся хан. Женитьба Юрия Московского на ханской сестре(!) Кончаке ясно показывает степень доверия к нему «царя». Вероисповедные различия, повторяем никакой роли не играли, о чем говорит, в частности, и то спокойствие, с которым хан воспринял переход Кончаки в православие (еще в ХIII веке племянник самого Батыя принял православие, стал Петром и впоследствии был даже канонизирован). Москва была улусом – православным улусом. И неудивительно, что при Иване Калите ордынские чиновники перестали тревожить русскую землю – московский князь, будучи одним из ордынских администраторов, сам собирал дань хану. И ответ на наивный вопрос «Как же Москва шла с татарами против своих, русских?» очень прост: а она не воспринимала тех же тверичей и уж тем более новгородцев как своих (напомним, что уже для Андрея Боголюбского киевляне и новгородцы были чужими). Для того же Ивана Калиты своими были татары – и хоругви со Спасом тут не при чем. Иван Данилович, следуя своей родовой логике, никак не насиловал свое самосознание, а вот на русское население московская политика оказывала чудовищное воздействие, делая из него безродных «совков», лишенных расовой памяти. Мягко говоря, потомство Невского, как и его самого, нельзя называть русскими князьями (строго же говоря, уже Владимир не был русским князем). Это не русские, а московские князья. Московия – это Нерусь. Русь осталась в Новгороде; там да в Киеве она всегда и была.
И тут мы вплотную подошли к теме знаменитой Куликовской битвы (1380 г.). Это событие принято толковать как решительное столкновение сил Европы и Азии, как победу европейской культуры над темной азиатской стихией. Такая трактовка Куликовской битвы, появившаяся в петербургский период, имеет огромное положительное значение как благородный миф, пробуждающий наши расовые архетипы и ими же порожденный. Русские, в которых говорила Кровь, захотели увидеть Куликовскую битву такой и поставили ее в эпический ряд борьбы Руси со Степью. Тоже самое сделал и автор «Слова о полку Игореве», придавший походу Новгород-Северского князя глобальный расовый смысл, которого в реальности, увы, не было. Но само «Слово» стало великой расовой песнью, укорененной в «язычестве». И в этих мифах есть высшая правда. Эти мифы свидетельствуют о не умершей русской Крови, о русской верности Расе, о нашей расовой воле. Эти мифы – маяки русского самосознания, помогающие нам оставаться белыми людьми
Но вернемся к исторической реальности. Во второй половине ХIV века в Орде начался затяжной кризис власти. В результате огромное политическое влияние приобрел военачальник Мамай, пытавшийся ставить на ордынский «престол» марионеточных ханов и давший ярлык на великое княжение Дмитрию, будущему Донскому. Властный Мамай резко увеличил объем дани с православного улуса и в конце концов вознамерился сам сесть в Москве и даже, по некоторым данным, навязать русским мусульманство. Короче говоря, Мамай, будучи явным самозванцем и узурпатором, хотел отобрать у Дмитрия его законный улус. Поэтому Дмитрий, как истинный патриот Орды, смело выступил против Мамая, разбил его, чем существенно приблизил торжество порядка. О том, что поход Дмитрия не носил антитатарского характера свидетельствует, в частности, присутствие среди княжеских приближенных царевича-чингизида Серкиза, сын которого, Андрей Серкизов принимал участие в битве с Мамаем в качестве одного из главных московских военачальников. Спустя несколько месяцев после Куликовской битвы, в конце 1380 года, законный хан Тохтамыш окончательно разгромил беззаконника Мамая. Показательно, что сразу после победы на Куликовом поле Дмитрий направил к недавно воцарившемуся Тохтамышу послов с подарками и донесением об исполненном верноподданическом долге. В свою очередь Тохтамыш, окончательно добив Мамая, направил к Дмитрию посольство с уведомлением об искоренении крамолы. Ханские послы отбыли обратно «с честию и с дары», а чуть ли не следом за ними к «царю» вновь отправилась московская делегация, разумеется, «со многими дары». Любопытная деталь: ханское посольство носит чисто уведомительный характер; москвичи же, кроме известия о победе над самозванцем, несут «дары». Уже это ясно говорит о том, что «едва ли можно утверждать (хотя это постоянно делается), что Куликовская битва являла собой выступление Руси против Монгольской империи» (В. Кожинов). Это было выступление Московского улуса против самозванца, претендовавшего на ханский престол. В конце 1380 года Дмитрий Донской получил от Тохтамыша ярлык на великое владимирское княжение, что и расставило все по своим местам.
Конечно, для тысяч русских героев битва с Мамаем стала схваткой с самой Ордой – с вековым инородным чудищем, терзавшим Русь. Неспроста знаменитый Боброк спустя девятнадцать лет сражался с ханом Едигеем под знаменами литовского князя Витовта в грандиозной битве на Ворксле, где и сложил голову. Объективно победа на Куликовом поле имеет неоценимое значение для арийского самосознания русских. Но с точки зрения политической реальности Куликовская битва не являлась схваткой с Ордой – это был конфликт внутри Орды.
Хрестоматийной стала сцена благословения Сергием Радонежским князя Дмитрия на битву с басурманами. Перед нами очередной народный миф – на этот раз миф о церкви как о вдохновительнице национально-освободительной борьбы русских против иноземных поработителей вообще и против татар в частности. В действительности Сергий не хотел благословлять Дмитрия на битву с Мамаем, ибо, как церковный деятель, хорошо знал о присяге на верность ханам, данной еще Александром Невским. И лишь после того, как выяснилось, что Мамай является самозванцем, да к тому же посягающим на положение церкви, Дмитрий получил благословение старца. (Кстати, именно католический фанатизм короля Сигизмунда, угрожавший приоритету православия в Московии, побудил патриарха Гермогена резко выступить против польской экспансии, воззвав к патриотическим чувствам Мининых и Пожарских. Напрашивается аналогия со Сталиным, который ради сохранения господства антирусской ВКП (б) беззастенчиво задействовал потенциал русского национализма, оперируя образами тех же Минина и Пожарского.)
Еще за полтора столетия до «благословения Сергия» Русская православная церковь, невзирая на антитатарские настроения большинства русских, поддержала евразийскую политику Александра Невского, ступив на скользкий тысячелетний путь к декларации 1927 года и к иудофильскому посланию патриарха Алексия II раввинам. Известный митрополит Петр, получивший ярлык от хана Узбека (ханы курировали и церковную жизнь!), благословил деятельность Ивана Калиты и придал Москве статус общерусского религиозного центра, чем весьма укрепил позиции Московского улуса. Когда разбитый татаро-московской ратью тверской князь Александр Михайлович, сын Михаила Тверского, попытался укрыться в Пскове, преемник Петра, митрополит Феогност «наложил на псковичей проклятие и отлучил их от церкви за нарушение присяги хану» (Вс. Н. Иванов, «Даниловичи»). Тесные отношения с Ордой поддерживал митрополит Московский Алексий, ставший чуть ли не другом хана Джанибека и ханши Тайдулы. Наконец, о позиции церкви красноречиво говорит причисление Александра Невского к лику святых, произошедшее незадолго до Куликовской битвы. Поэтому первоначальная реакция Сергия Радонежского на военные замыслы князя Дмитрия совершенно естественна.
Евразийцы, любящие живописать прелести жизни русских под татарским ярмом, часто козыряют полным отсутствием каких-либо гонений на православие со стороны татар. Более того: Орда давала церкви целый ряд преимуществ: свободу от налогов и дани, церковные суды, экстерриториальность от княжеской и ордынской власти и др. Но ведь все это не очень хорошо говорит прежде всего о самой церкви, которую ханы рассматривали в качестве одного из своих аппаратов воздействия на русских. А любой аппарат надо холить, смазывать, протирать тряпочкой, беречь. Именно христианская мораль, подорвавшая боевой дух русских, способствовала победе татар и их дальнейшему владычеству. «Русской» церкви, зараженной вирусом христианского космополитизма, в общем, всегда было безразлично, кто владычествует над русскими – татары или евреи («Всякая власть от Бога!»), лишь бы начальство не сокрушало храмы и не препятствовало получению доходов с прихожан. Н. Костомаров пишет, что духовенство весьма уважало и ценило того же Александра Невского за «угодливость хану, умение ладить с ним, твердое намерение держать Русь в повиновении завоевателям и тем самым отклонять от русского народа бедствия и разорения, которые постигали бы его при всякой попытке к освобождению и независимости, – все это вполне согласовывалось с учением, всегда проповедуемым православными пастырями: считать целью нашей жизни загробный мир, безропотно терпеть всякие несправедливости и угнетения, покоряться всякой власти, хотя бы иноплеменной и поневоле признаваемой».
Лояльности православной церкви к татарам способствовал также и ее, по выражению Д. Галковского, «полуазиатский» характер, сформированный византийским Югом. В свою очередь и ханы видели в церкви родственную расовую душу. Спустя века новые владыки Евразии – иудо-большевистские каганы – предварительно очистив церковь от арийских наслоений (кадровых и идеологических), вновь сделают ее одним из элементов системы порабощения русских.
Итак, Московский улус разбил беззаконника Мамая, выполнив свой патриотический долг перед евразийской державой. Москва резко усилилась, что естественно, вызвало беспокойство Тохтамыша. Он правильно понял, что эта окраинная провинция начинает претендовать на главенство в Орде. Тохтамыш стремился сохранить в Орде прежний центр власти – именно в этом причина его, казалось бы, неожиданного похода на Москву в 1382 году, а не в желании наказать русских за Куликовскую победу.
Однако неослабный процесс усиления Московии при одновременном распаде Орды на отдельные ханства уже нельзя было остановить. Еще при Иване Калите в Москву запросто переселялись татары, например, мурза Чет, предок царя Бориса Годунова. При сыне Дмитрия Донского, Василии, все больше ордынских царевичей переходит на московскую службу, евразийским нюхом чуя, что недалек день, когда политическим и культурным центром Орды станет Москва. И пусть Орда к тому времени станет именоваться Московским государством – суть не в этом... С 1446 года на службе у Василия Васильевича Темного, внука Дмитрия Донского, был ордынский царевич Касим , заполучивший от московского князя Городец Мещерский (ныне Касимов), что на Оке, разумеется, с местным белым населением в придачу. От Касима пошло т.н. Касимовское царство – удельное княжество, просуществовавшее аж до ХVII века. И поныне в Касимове стоит минарет ХV века. Татарин Касим прикрывал рубежи Московии от татар же , и это лишний раз свидетельствует о том, что мы наблюдаем не национально-освободительную борьбу русских против ордынского ига, а борьбу за господство в самой Орде. Как мы еще увидим, татары на московской службе чувствовали себя подобно рыбам в воде и неслучайно их потомки, млевшие от любви к косовороткам, стали отцами-основателями славянофильства.
Между тем, именно в ту эпоху у русских был шанс внести в Проект «Россия» радикальные изменения, повернувшись «к обдорам» спиной. Наряду с Москвой громко заявил о себе другой центр собирания русских земель – Литва, Литовская Русь, в отличие от Северо-востока, не изуродованная азиатчиной. В 1399 году на берегах Ворсклы рать великого князя литовского Витовта сошлась в решающей битве с полчищами хана Едигея. Похоже, устремления Литвы встречали сочувствие у многих выдающихся русских людей: в рядах Витовта сражались герои Куликовской битвы князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, князь Боброк-Волынский, также, кстати, выходец из Литвы. Эти люди были явно не удовлетворены Куликовской победой. Они хотели не победы Московии, а победы Руси. Московское собирание земель было одним из процессов в рамках Орды; централизаторские же устремления Литвы имели принципиально другую природу. Витовт возвращал Русь в Европу. Однако злой рок довлел над великим князем, да и над Русью. В решающей битве на Ворскле он был разбит ханом Едигеем. Позднее, в 1429 году, Витовт добился от императора Священной Римской империи Сигизмунда согласия на провозглашение его, Витовта, независимым королем Литвы и Руси. Уже были назначены сроки коронации и в Вильно ехали императорские послы, везшие Витовту королевскую корону. Но поляки перехватили их во Львове и, разрубив корону надвое, «украсили» половинками тиару краковского епископа. Вскоре Витовт умер, а с ним и одна из возможностей альтернативной, уже русской, а не российской истории. Последней альтернативой Москве, последней Русью оставался Господин Великий Новгород... Московия против Руси Всегда правители Северо-востока – Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, Александр Невский, Иван Калита, Симеон Гордый, Василий Темный – хотели подмять Новгород, который, как пишет Л. Гумилев, «устойчиво сохранял свои западнические симпатии». Особо примечателен в этом ряду достаточно успешный антиновгородский поход Василия Темного (1456 г.), продиктованный прежде всего стремлением Москвы ликвидировать Новгород как альтернативный центр собирания русских земель. Уничтожить же Новгородскую цивилизацию, эту жемчужину Северной Европы, украшение Ганзейского союза, довелось его сыну, трусоватому, по-азиатски жестокому и хитрому Ивану Васильевичу III.
Тут уместно небольшое отступление. Дело в том, что город Москва основан буквально на новгородской крови изначально дышал генетической ненавистью к Новгороду. Историк И. Забелин в книге»История города Москвы» (М., 1990), опираясь на различные источники, рассказывает, что землями, на которых позднее была основана Москва, владел некий Кучко – «старинный земский боярин, по всему вероятию, древний колонист новгородский, принадлежащий к роду первых насельников здешнего края, пришедших сюда из Новгорода еще до приглашения Рюрика с братьями». Но пришел Юрий Долгорукий и начал «...стеснять полное приволье здешних старожильцев, особенно богатых земских бояр, из старинных новгородских колонистов. На эти стеснения и новости, вводимые поселившимся здесь князем, земские бояре, не привыкшие ни к чему подобному, конечно, отвечали или глухим неповиновением, или явным сопротивлением и даже оскорблением князя...» Ясное дело, новгородцы – не холопы, и терпеть наглость захватчиков не собирались. В результате Кучко был убит, а его сынов Юрий отослал «во Владимир, к сыну своему Андрею». Позднее, мнению И. Забелина, именно они организовали заговор против Андрея Боголюбского, мстя за убийство отца и захват новгородских земель.
Однако вернемся в XV век. Итак, в 1471 году Иван III совершил свой первый поход против независимого государства и предал Новгородскую землю геноциду, приказав «убивать без разбора старых и малых» (Костомаров). Как отмечает Н. Карамзин, «Москвитяне изъявляли остервенение неописанное...». По подлой традиции под одними хоругвями с москвичами шла татарская конница, уже видевшая в Иване нового хана (кстати, на время похода великий князь поручил Москву своим сыновьям Ивану и Андрею, а также татарскому царевичу Муртазе, бывшему у него на службе; позднее, в 1518 году, сын Ивана, Василий, при приближении к Москве войск крымского хана, уехал из столицы, оставив ее на своего зятя, татарского царевича Петра). Разбив новгородский отряд у Коростыня, москвичи резали пленным новгородцам носы и губы и, изувеченных, отпускали в Новгород – для устрашения (татарская школа!). Решающая битва состоялась на реке Шелони. Московские летописцы утверждают, что рати Новгорода сразу же в беспорядке побежали; новгородский же летописец, напротив, «говорит, что соотечественники его бились мужественно и принудили москвитян отступить, но что татарская конница, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело» (Карамзин). Был заключен выгодный для Москвы договор, но само это говорит о том, что Новгород даже теперь все еще оставался государством. В результате этой войны «Новгородская земля была так разорена и обезлюдела, как еще не бывало никогда во время прошлых войн с великими князьями» (Костомаров). Более того: Иван Васильевич превзошел в данном случае самого Батыя, который при жизни так и не добрался до Новгородчины. Но зато дотянулся теперь, из могилы, рукой великого князя московского. А ведь речь идет о земле-хранительнице русского генофонда и русской культуры. Как и его предок Иван Калита, Иван III легко изничтожал «своих».
Следующий, роковой для Новгородского государства поход Ивана III состоялся в 1477 году. Поводом для похода послужило челобитье, поданное Ивану некими новгородскими послами. В этом челобитье, явно не отражавшем мнение новгородцев, и, вполне возможно, сфабрикованном при подсказке Москвы, великий князь именовался не «господином», как обычно, а «государем», в чем можно было усмотреть стремление Новгорода «под руку Москвы». Провокаторов-послов новгородцы казнили, а коварный Иван получил повод для окончательной расправы с ненавистным ему русским государством. Вновь вместе с москвичами на северную твердыню русскости шли татары. В конце ноября 1477 года татаро-московские полчища взяли Новгород в непроницаемую осаду, при этом развернув террор на остальной территории республики. В январе 1478 года новгородцы, истомленные голодом и болезнями, приняли условия московского деспота, суть которых сводилась к одному: «Вечевому колоколу в Новгороде не быть!» Новгородцы были приведены к присяге Ивану, по которой каждый обязан был доносить на ближнего, если услышит от него что-либо о великом князе – зараза бесчестия, привитая татарским кнутом, поползла и на Север. Новгородская Русь, самостоятельная и самодостаточная, страна Садко и Буслая, драккаров и кельтских крестов, превратилась в заурядную провинцию Московской Неруси.
Новгородцы не смирились с этим, продолжая сопротивляться включению в Евразийский Проект. Русское национально-освободительное подполье Новгорода, вновь установив контакты с кровнородственной Литвой, готовилось к восстанию. Узнав об этом, Иван осенью 1478 года в который раз пришел с войском на Северо-запад. Московская артиллерия методично расстреливала осажденный Новгород. В конце концов обессилевший русский город сдался. По приказу Ивана схватили 50 руководителей подполья и подвергли их пыткам. В итоге схватили еще 100 человек, которых пытали и вместе с остальными казнили. Более тысячи семей купеческих и детей боярских, т.е. цвет народа, были высланы из Новгорода и распылены по городам Московии. Спустя несколько дней под конвоем из родного города погнали еще семь тысяч семей. Поскольку дело было уже зимой, множество ссыльных, умерло по дороге, так как людям не дали даже собраться. Уцелевших рассеяли по Московии, новгородским детям боярским давали поместья на чужбине, а вместо них вселялись московиты.
Эта картина геноцида очень напоминает раскулачивание-расказачивание, когда в очищенные от «генетических контрреволюционеров» станицы заселяли крестьян из центральных регионов. Парадигмы Проекта «Россия» поразительно устойчивы.
Новгород не сдавался. В конце 1480-х годов обнаружился заговор против московитского наместника. Множество новгородцев было арестовано, многих казнили. Более семи тысяч человек было выселено из Новгорода, на следующий год выселили еще тысячу. Новгородских землевладельцев переселяли в Московию, давая им там поместья, а Новгородчину наводняли помещиками-московитами.
Патриотические историки часто обвиняют Новгород в «измене», указывая на сближение республики с Литвой, ставшее ответом на московскую экспансию. При этом «забывают», что Господин Великий Новгород был самостоятельным государством, обладавшим правом выбора исторического пути. Забывают и то, что Андрей Боголюбский, обосновавшись в лесах Северо-востока, заложил первый камень особого культурно-государственного феномена – Московии. Собственно Русь осталась в Киеве, Литве и Новгороде. Московия сформировала, повторяю, особый, уже не русский тип культуры, государственности и личности, причем решающим фактором в этом процессе стало пребывание Москвы в составе Орды, а если брать шире – в составе Монгольской империи. Хотя изначально этнической базой Московии являлись чистопородные русские колонисты, в основном, переселенцы с Юго-запада, в конечном счете москвитяне – это особый психологический тип, особая порода – протосовки – сформировавшиеся под татарами на примерах подлости собственных князей. Очевидно, здесь скрыты причины той лютой ненависти москвитян к новгородцам, что проявилась во время походов Ивана III. Отсюда же и массовые принудительные переселения новгородцев, проводимые Москвою, суть которых не столько в стремлении рассеять, разобщить «крамольников», сколько в желании растворить ненавистную кровь, извести породу. А это уже, так сказать, расовая политика. Москва и Новгород – это разные страны с общим языком, как скажем, нынешние Франция и Бельгия. Москва не имела на Новгород никаких прав – ни юридических, ни моральных, и потому «присоединение» Новгорода есть, в действительности, обычная захватническая война. Характерно, что Иван, возвращаясь в 1478 году из антиновгородского похода, тащил за собой обоз из трехсот возов с награбленной добычей – обычное дело для оккупанта.
Православно-монархические и советско-державные историки пытаются представить Новгородскую республику как шаткое, склочное и эгоистичное образование, короче, как сплошной бардак. Однако этот «бардак», породивший жемчужины русской и вообще европейской культуры, просуществовал как минимум шесть веков. Для сравнения укажем, что вся история московского самодержавия, если считать от Ивана III до Петра Великого, составляет чуть более двух столетий, полных и смут, и мятежей. Даже если добавить к ним два петербургских столетия (хотя это совершенно особый период), получается, в общем, четыре века. По мнению современных исследователей, новгородское вече представляло собой не горланящую толпу, а сословно-представительный орган, состоящий из лучших людей количеством 400-500 человек. Важно отметить, что на вече сидели, а не стояли, размахивая руками и подпрыгивая, как это изображено на некоторых «исторических» картинках. Новгород был республикой, но аристократической республикой. Благодаря этому он колонизировал Север, который вплоть до наших дней оставался русским культурно-расовым оплотом, дал великолепную арийскую архитектуру, пронизанную нордическим духом иконопись, и главное, тип истинно-русского, белого человека, несовместимый с типом холопа-московита, по словам К. Леонтьева, «специально не созданного для свободы».
Собственно русское (т.е. европейское) государство погибло вместе с новгородской свободой. После падения Новгорода начинается эра безраздельного господства Московии-России-Совдепии, имеющей не русскую, но евразийскую природу. Так называемое Государство Российское («московское», «советское»), существующее поныне, есть (в большей или меньшей степени) Система отчуждения и геноцида русских, белых людей. + + + При Иване Васильевиче произошло то, что обычно называют «свержением монголо-татарского ига». Далеко не всех в Орде устраивало неуклонное перемещение политического центра евразийской «империи» с берегов Нижней Волги в Кремль. В 1480 году на Ивана III двинулся хан Ахмат, желавший «пригасить» все возраставшую роль «Московского ханства». Иван Васильевич трусил, «смирялся и молился о мире», и даже отправил свою жену, Софью Палеолог вместе с казной на Белоозеро. «Змиемудрые» московитские стратеги советовали ему не вступать в бой, а бежать: «...так делали прадед твой Димитрий Донской и дед твой Василий Дмитриевич». Иван готов был так и поступить, ведь ему предстояла война не против «каких-то там» новгородцев, которые, в сущности, были для него иностранцами, а, как ему казалось, против своего «царя»! Но от бегства его удержали настроения в народе и, главное, воинственная позиция архиепископа Вассиана. В отличие от перепуганного Ивана Васильевича, церковь хорошо понимала, что Ахмат не является «царем» Орды, а всего лишь одним из ее ханов, каковым, по сути, был и Иван III. Клятва Александра Невского, чьим прямым потомком в седьмом колене был Иван, уже не действовала. К тому же и сила московского войска впечатляла – 180 тысяч человек.
Осенью 1480 года, спустя сто лет после Куликовской битвы, произошло известное стояние на Угре. Но и тут Иван Васильевич продолжал колебаться и даже послал Ахмату челобитье и дары с просьбой «не разорять своего «улуса», как он называл перед ханом свои русские владения» (Костомаров). Переговоры были прерваны резким посланием Вассиана, побуждавшего Ивана к сражению. В ноябре великий князь начал отход с Угры, как утверждают историки, с намерением дать бой Ахмату в полях под Боровском. Однако московская рать, привыкшая к малодушию Ивана, решила, что тот струсил и вместо планомерного отступления началось общее бегство. Ахмат вполне мог, ударив с тыла, запросто смять москвитян. Однако татарина подвела его же азиатская хитрость: он решил, что Москва, постигшая ордынскую военную премудрость, совершает обычный для татар заманный маневр – и сам ударился в бегство. Ведь он хорошо помнил, что ровно сто лет назад, на Куликовом поле, московиты уже использовали, по словам Л. Гумилева, «типично татарский прием», спрятав в небольшой роще засадный полк, решивший исход битвы.
Наступил т.н. «конец ига». В действительности произошло, как метко отмечают евразийцы, «перемещение ханской ставки из Сарая в Москву» – точно так же, как ранее евразийский центр сместился из Итиля в Сарай (примечательно, что, по словам Л. Гумилева, при строительстве Сарая использовались кирпичи из развалин хазарской столицы). Уйдя с Угры, Ахмат как бы сказал Ивану: «Теперь ты «царь»!» Орда превращалась в государство Московское. Естественно, отныне Москва нуждалась в новом статусе, который подчеркивал бы ее господствующее положение и при этом соответствовал бы культурно-религиозным особенностям «Московского ханства». Такой статус предусмотрительный Иван Васильевич в полном соответствии с логикой Проекта «подыскал» задолго до стояния на Угре. В ноябре 1472 года он обвенчался с греческой царевной Софьей Палеолог, племянницей последнего императора Византии, погибшего при взятии Константинополя турками. Гербом Московии стал византийский двуглавый орел. Москва становится наследницей рухнувшей Византии, обрекши себя на печальную историческую роль тени трупа; позже монах Филофей создаст для сына Ивана III, Василия, законченную доктрину «Третьего Рима» (которая, по сути, есть азиатское глумление над собственно Римом – великим городом арийской античности). Такая модель идеально соответствовала новому положению Москвы с ее православием и унаследованным от Орды евразийством. Сама же Софья, похожая, по словам современников, на «гору сала», а также прибывший с нею табор жадных и лукавых южан, стали зримым символом тлетворного византийского наследия, столь милого сердцам наших монархистов.
«С этих пор, – пишет Н. Костомаров, – многое на Руси (на Неруси! – А.Ш.) изменяется и принимает подобие византийского... В придворном обиходе является громкий титул царя (который в действительности говорил о преемственности власти московских властителей не столько от василевсов, сколько от ордынских «царей» – А.Ш.), целование монаршей руки (эта азиатчина для Московии, прошедшей сарайскую выучку, была нормальной – А.Ш.), придворные чины... значение бояр, как высшего слоя общества, упадает перед самодержавным государем; все сделались равны, все одинаково были его рабами. Почетное наименование «боярин» становится саном, чином (азиатскому режиму не нужна аристократия, ему нужна послушная номенклатура, желательно как можно менее родовитая – А.Ш.); в бояре жалует великий князь за заслуги (причем жалует кого угодно, хоть татар, был бы крещеный; налицо первые признаки окончательной расправы над русской родовой аристократией, учиненной позднее Грозным – А.Ш.)». Вместе с тем, активно усваивалось и ордынское наследие (причем азиатчина ордынская образовала весьма органичный синтез с азиатчиной византийской): «...битье кнутом – позорная торговая казнь – стала частым повсеместным явлением; этого рода казнь была неизвестна в Древней Руси; сколько можно проследить из источников, она появилась в конце ХIV века и стала входить в обычай только при отце Ивана Васильевича» (Костомаров). Вообще нравы устанавливались соответствующие «ханской ставке». Так один немецкий врач, имевший несчастье не вылечить татарского князя Каракуча, бывшего на московской службе, был по настоянию Ивана Васильевича зарезан «как овца» татарами под мостом на льду Москвы-реки. Примечательно, что ранее этот несчастный пребывал в почете у Ивана. Итак, если в прошлом сарайские ханы резали «как овец» русских князей, вызванных ими в ставку, то теперь великий хан московский, усвоив науку, пускал кровь неугодным. «На честь вы поруху научитесь класть, Обычай вы наш переймете. Тогда, наглотавшись татарщины всласть, Вы Русью ее назовете» (А.К. Толстой). Парадоксально, но этот «оргазм» азиатчины получил европейское архитектурное оформление (подобно тому, как эпоха Андрея Боголюбского была ознаменована созданием храма Покрова на реке Нерль). Желая, чтобы столица и внешне соответствовала своему статусу, Иван развернул в Москве большое строительство. В частности, решили возвести Успенский собор в Кремле. Поскольку в полудикой Москве зодчих было не сыскать, поначалу за дело взялись псковичи, но возведенный ими свод рухнул. В результате благодетельной, по мнению евразийцев, татарщины даже во Пскове утратили навыки масштабного каменного строительства. Такова была степень одичания некогда европейского народа. Для сравнения: приблизительно в те же годы Брунеллески успешно возводил грандиозный (до 40 метров в диаметре) купол собора Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Так вот оттуда, из Италии, пришлось вызывать Аристотеля Феоравенти, который и воздвиг в 1479 году Успенский собор, ставший одним из шедевров арийской архитектуры. Вообще практически весь Кремль, включая характерные стены и башни, построен итальянцами. Москвитяне позднее возвели на башнях конусовидные надстройки, дав повод Бунину заметить: «В Кремле есть что-то киргизское».
Как слабый голос домонгольской Руси, все еще звонил вечевой колокол во Пскове, но дни его были сочтены. Псковичи, не поддержав в свое время Великий Новгород в надежде на московскую милость, теперь расплачивались за свое малодушие. Путем хитрости и вероломства великий князь Василий, сын Ивана, вынудил псковичей снять вечевой колокол. Вновь заработала обычная московская машина и около трехсот псковских семей, надо полагать, лучших семей, были в течение одного дня выброшены из родного города и направлены на жительство в «Третий Рим». Псков пришел в упадок, культура и торговля оскудели. Н. Костомаров приводит свидетельство посла императора Священной Римской империи о том, что «прежние гуманные и общительные нравы псковичей с их искренностью, простотою, чистосердечием, стали заменяться грубыми и развращенными нравами» (какого еще воздействия на европейский город можно было ожидать от власти полудикой Москвы, где даже знать порой не умела читать и писать, а госаппарат погряз в коррупции, присущей азиатскому строю?) Кстати, точно такое же влияние Москва, уже в советские времена, оказала на арийское население Русского Севера, точнее на его остатки, уцелевшие после террора, коллективизации и укрупнения колхозов. Генсеки, споив и разложив морально Русский Север, добили последний осколок Новгородской цивилизации, довершив дело московских Василиев и Иванов, родовой кристаллизацией которых был, конечно, Иван Грозный, сын Василия III.
Образец для ЧК Его матерью была Елена Глинская, основателем рода которой стал внук Мамая, по политическим соображениям перешедший на сторону великого князя Витовта в ходе битвы на Ворскле. Очевидно этот факт, как, впрочем, и другие извивы ветвей генеалогического древа московского дома, позволили польскому королю Стефану Баторию упрекнуть Ивана Грозного в том, что тот «кровью своею породнился с басурманами» (сохранились портреты Ивана Грозного и его сына Федора – мы видим лица с явно азиатскими чертами). Во всяком случае, собственно татарская составляющая Московии в эпоху Грозного еще более усилилась. Например, во время казанского похода (1552 г.), как пишет В. Кожинов, «московское войско... включало в себя больше татар, нежели войско Едигера (правителя Казани – А.Ш.)». Среди московских военачальников мы видим «крымского царевича Тактамыша», «царевича шибанского Кудаита», «касимовского царя Шигалея», «астраханского царевича Кайбулу», «царевича Дербыш-Алея», не говоря уже о десятках тысяч рядовых татар под их началом. «Разумеется, – отмечает В. Кожинов, – основу войска составляли русские... но летописец на первые места везде ставил чингизидов, – хотя бы потому, что русские военачальники никак не могли сравниться с чингизидами с точки зрения знатности». То есть для московского сознания главной была формальная знатность, а не расовое благородство. Азиатский царевич был в глазах Москвы выше белого боярина-рюриковича. Азиатского князька (даже некрещеного) московские властители ставили выше белого землепашца. (Лишь в 1713 году Петр Великий запретил служилым татарам-мусульманам владеть крепостными крестьянами-христианами.) Какой уж тут «комплекс народа господина», отсутствием которого у русских так гордятся наши патриоты! Скорее, комплекс неполноценности...
В послании Ивана Грозного шведскому королю читаем: «Наши бояре и наместники известных прирожденных великих государей дети и внучата, а иные ордынских царей дети, а иные польской короны и великого княжества литовского братья, а иные великих княжеств тверского, рязанского и суздальского и иных великих государств прироженцы и внучата, а не простые люди». Как видим, согласно этому «табели о рангах» азиатская знать стоит в иерархии Московии на втором месте, сразу после царя (который сам, кстати, имеет татарских предков), и лишь потом следует арийская аристократия, хотя бы и королевской крови.
В. Кожинов пишет: «Власть на тех территориях, которые принадлежали Монгольской империи, переходила в руки Москвы, поскольку – в силу многих причин – чингизиды уже не могли удержать эту власть. Наиболее дальновидные чингизиды переходили на московскую службу, получая очень высокое положение в русском государстве и обществе». Проще говоря, татарская знать чутко уловила «перемещение ханской ставки из Сарая в Москву».
В свое время К. Леонтьев, «апостол» Проекта, предвосхитивший евразийский тезис «Почва (территория) выше Крови», с сожалением писал: «Татары не остались жить между нами, а ушли и брали дань. Если бы они, во времена Батыя, еще язычниками, расселились бы между русскими густо и обрусели бы, приняв вместе с ханом своим православие, то, по естественным социальным законам, у нас была бы, вероятно, аристократия более постоянная, более военная и по устройству своему более схожая с западной, несмотря на азиатскую кровь завоевателей». Последнее замечание весьма знаменательно. Евразиец Леонтьев не желал понять, что подлинная аристократия не может быть расово чуждой подвластному ей народу, ибо призвана быть воплощением чистоты Крови этого народа, его кровной квинтэссенцией. Именно на этом и основано право аристократии на власть. Всякое же, как писал Меньшиков, подчинение чужеродной воле есть рабство. Впрочем, сожаления Леонтьева совершенно безосновательны: как видим, мурзы именно «расселились меж русскими густо» и даже «приняли вместе с ханом своим православие».
Весьма показательно, что противник Москвы хан Казанский Едигер, оказавшись в плену, «через какое-то время принял крещение с именем Симеона Касаевича (сын Касима), сохранил титул «царь Казанский» и занял высшее положение при Московском дворе и государстве в целом (так, в летописных описаниях церемоний царь Казанский Симеон стоит на втором месте после Ивана Грозного)» (В. Кожинов). Вместе с Едигером «крестилось много казанских князей, увеличивших собой число татарских родов в русском дворянстве» (Костомаров). А другой Симеон, Симеон Бекбулатович (Саин-Булат), пусть и формально, стал даже на первое место в иерархии Московии: в 1573 году Иван IV провозгласил его великим князем всея Руси, оставив за собой скромный титул князя московского. Грозный слал ему шутовские челобитные, в которых, как было принято в Московии, уничижительно именовал себя «Иванцем Васильевым» и взывал: «Государь, смилуйся, пожалуй!». Этот балаган, а точнее издевательство над деморализованными и лишенными родовой аристократии русскими продолжалось два года. После смерти царя Федора Иоанновича Симеон Бекбулатович был одним из главных претендентов на московский престол. Правда, до царского трона татарская знать добралась-таки в лице своего другого представителя – Бориса Годунова, любимца Ивана Грозного (став царем, Борис, потихоньку закрепощавший белых крестьян, распорядился не брать ясак «с татар и остяков бедных, также со старых, больных и увечных», а кроме того категорически запретил изымать у тюменских татар подводы для гонцов).
Дворянин Новосильцев, прибыв в 1570 году в Стамбул с дипломатической миссией, говорил турецкому султану: «Мой государь не есть враг мусульманской веры. Слуга его, царь Саин-Булат, господствует в Касимове, царевич Кайбула в Юрьеве, Ибак в Сурожике, князья Ногайские в Романове: все они свободно и торжественно славят Магомета в своих мечетях; ибо у нас всякий иноземец живет по своей вере (т.е. в городах Московии стояли мечети! А нашим патриотам режет глаз мечеть на Поклонной горе. Историю надо знать, товарищи. Лужков-то, увы, вполне традиционен – А.Ш.). В Кадоме, в Мещере многие приказные государевы люди мусульманского закона... (ну прямо как в нынешнем Российском государстве – А.Ш.)».
«В середине XVI века в служилый класс Московского государства влились во множестве нерусские князьки и мурзы, явившиеся в Москву с семьями и челядью... – признает В. Жилкин на страницах журнала «Русский дом» и подчеркивает, что «на определенном своего правления Царь Иван Грозный оказывал новым русским (?) дворянам явное предпочтение перед старыми, причем именно в силу их «нерусскости» – в ней была гарантия их личной преданности царю.
Уместно напомнить, что основная регалия и символ Московской государственности – знаменитая шапка Мономаха, якобы присланная византийским императором Константином Мономахом Владимиру Мономаху, в действительности является среднеазиатской тюбетейкой работы ХIV века, позднее украшенной драгоценными камнями и крестом. Существует также версия, что шапка Мономаха – подарок хана Узбека великому князю московскому Ивану Калите.
Неудивительно, что во второй половине ХVI века в Московии появилась мода на бритье головы, столь обычное у татар. Правда, вскоре Иван запретил эту моду своим указом, что объясняется, скорее всего, влиянием европейски ориентированных приближенных – Алексея Адашева и новгородского иерея Сильвестра. Именно в эпоху близости этих людей к Ивану IV, составившую первую половину царствования Грозного, стало возрождаться местное самоуправление, был создан новый «Судебник», появился институт земских соборов.
Очевидно, расовым самосознанием Сильвестра, Адашева и Андрея Курбского – одного из образованнейших людей того времени – объясняется то, что они «не одобряли войны Ливонской, утверждая, что надобно прежде всего искоренить неверных, злых врагов России и Христа; что ливонцы хотя и не греческого исповедания, однако ж христиане и для нас не опасны...» (Карамзин). Однако Иван был непреклонен – для него, истинного евразийца, враг был на западе. Сильвестр также осуждал ливонскую войну «за варварский образ, с каким она велась, за истребление старых и малых, за бесчеловечные муки над немцами, совершаемые татарами, распущенными по Ливонской земле под начальством Шиг-Алея (Шиг-Алей (Шигалей) был главнокомандующим московскими войсками в Ливонской и Литовской войнах – А.Ш.)» (Костомаров). Очевидно, именно в те времена на Западе стал формироваться образ дикого «русского казака»... (Кстати, один из центральных персонажей романа Ф. Достоевского «Бесы», полусумасшедший теоретик рабства, носит фамилию Шигалев... Пожалуй, можно говорить о шигалевщине как факторе российской истории.) Впрочем, собственно москвитяне старались от татар не отставать: так, взяв в 1577 году Венден, они устроили жителям резню, а потом изнасиловали всех женщин и девушек. Как тут не вспомнить Германию 1945 года... И мы ее еще вспомним.
Наши патриоты любят Ивана Грозного за его «антииудаизм» и часто упоминают о том, как взяв в 1563 году Полоцк, он приказал утопить в Двине всех местных евреев. При этом замалчивают, что одновременно по приказу царя в городе перебили всех католических монахов, т.е., надо полагать, арийцев. Причем сделали это татары, и, вероятнее всего, с удовольствием.
В результате придворных интриг (не «шигалевцев» ли?) Адашева бросили в тюрьму, где он вскоре и умер, Сильвестра сослали на Соловки, а Курбский бежал в Польшу, получив впоследствии вековечное клеймо «первого власовца». Однако надо заметить, что подобных «власовцев» в Московии было слишком уж много. Еще отец Ивана IV, великий князь Василий брал с коренных русских бояр, упорно бежавших в кровноблизкую Литву, нечто вроде подписки о невыезде, которая подкреплялась своеобразной денежной круговой порукой – это ясно говорит, что проблема была насущной. Подобные же подписки брал и Иван Грозный. Впрочем, бежали не только бояре: среди «власовцев» оказался и наш первопечатник Иван Федоров. Вообще, можно говорить о власовстве, как об устойчивом факте российской истории; надо лишь подчеркнуть, что под этим словом понимается не «измена родине», а русское несогласие с Проектом «Россия».
+ + +
В 1565 году Грозный разделил страну на опричнину и земщину. За последнее десятилетие в православно-монархических кругах об Иване Грозном и опричнине принято отзываться только восторженно и уж по крайней мере положительно. Некоторые идеологи национал-революционного направления видят в опричнине корень, из которого произрастает самобытный отечественный «фашизм». Между тем «фашизм» и опричнина – это по сути разные явления. Если первое понятие происходит от слова «фашина» (связка, пучок, собирание), то второе – от слова «опричь» («кроме») и подразумевает разделение. «Фашисты» – элита, но кровно связанная со своим народом, сплачивающая и возвышающая его. Опричник тоже «элитарен», но это «элитарность» чекиста в Советской России. Психология и поведение опричника – это психология и поведение оккупанта. Неспроста опричникам возбранялось всякое общение с земскими, а Александровская слобода напоминала осажденную крепость. По словам Н. Костомарова, земщина «представляла собой как бы чужую покоренную страну» (выделено мной – А.Ш.). И о какой уж кровной связи опричников с народом можно говорить, если они клялись «не знать ни отца, ни матери», а в руководстве опричнины состоял, например, черкес Михайло Темгрюкович, брат второй жены царя, отличившийся кавказской лютостью. Бросается в глаза азиатская «эстетика» опричных символов: вы только вообразите отрубленную собачью голову, притороченную к седлу. Рискуя навлечь на свою голову монархические «анафемы» скажу, что с расовой точки зрения опричнина была первым в российской истории аппаратом антиарийского террора – об этом объективно говорит ее антибоярская направленность, видимо, в немалой степени заданная «шигалевцами» вроде Темгрюковича (характерно, что от вступавших в опричнину требовалось, как пишет Карамзин, чтобы «они не имели никакой связи с знатными боярами; неизвестность, сама низость происхождения вменялась им в достоинство»). Опричнина действовала совершенно в духе ЧК, уничтожая прежде всего лучших из русских, соль земли (а затем и русских вообще, как показал поход Грозного на Новгород). Недаром после пресечения московской династии азиатские претенденты на престол оказались почти вне конкуренции. Напрашивается аналогия с Испанией, где в определенный момент «руководство инквизицией оказывается в руках священников-евреев и они под видом борьбы с марранами уничтожают цвет испанского народа» (Галковский).
«Реестры опричного войска пестрят татарскими и кавказскими фамилиями, а все замученные и казненные по воле царя аристократы были русскими» – признает журнал «Русский дом» (№ 10, 2002).
Подоплеку конфликта Грозного с истинно-русской аристократией высвечивает знаменитое послание Андрея Курбского, который писал царю: «Хотя я много грешен и недостоин, однако рожден от благородных родителей, от племени великого князя смоленского Федора Ростиславича; а князья этого племени не привыкли свою плоть есть и кровь братий своих пить, как у некоторых издавна ведется обычай: первым дерзнул Юрий Московский в Орде на святого великого князя Михаила Тверского, а за ним и прочие...» (С. Соловьев, «Сочинения», книга III, М., 1989). Далее Курбский прямо обличает ветвь северо-восточных правителей как «издавна кровопийственный род», выражая старинное, устойчивое мнение коренной русской аристократии. Таким образом, речь идет о давнем, глубоко принципиальном, родовом, а по сути – расовом противостоянии белых бояр и бастардов-узурпаторов. Упоминание о «крови братий», в пролитии которой Курбский обвиняет царя, определенно носит вероисповедный, а не биологический характер. Послание Курбского явно имеет тот же смысл, что и упомянутое выше письмо Батория, в котором король однозначно говорит о низком расовом качестве московской династии.
Даже евразиец Л. Гумилев признает, что «когда Грозный истреблял бояр – потомков победителей на Куликовом поле, – он действовал логично как потомок Мамая. Он мстил за унижение своего предка...» («Наш современник» №1, 1991).
«У нас инородческое засилье идет со времен татарских, – писал М. Меньшиков. – Предприимчивые инородцы вроде Бориса Годунова сеяли вражду между царем и древней знатью. Как в Риме выходцы с окраин воспитывали тиранию и защищали ее, так наша московская тирания вскормлена татарской службой. Инородцам мы обязаны величайшим несчастьем нашей истории – истреблением в ХVI веке нашей древненациональной знати (выделено мной – А.Ш.). И у нас было сословие, что, подобно квиритам Рима, несло в себе истинный дух народный, инстинкты державного обладания землей, чувства народной чести и исторического сознания. Упадок боярства стоил России великой Смуты...»
У тех, кому оставили жизнь, «отнимали не только земли, но даже дома и все движимое имущество; случалось, что их в зимнее время высылали пешком на пустые земли. Таких несчастных было более 12000 семейств; многие погибали по дороге (как видим, советские творцы «раскулачивания» не изобрели ничего нового – А.Ш.). Новые землевладельцы, опираясь на особую милость царя, дозволяли себе всякие наглости и произвол над крестьянами, жившими на их землях, и вскоре привели их в такое нищенское положение, что казалось, как будто неприятель посетил эти земли (выделено мной – А.Ш.)» (Костомаров). А как могло быть иначе, если по воле Грозного на «исконно русские земли, где и в пору ордынского ига не видели татарина, пришли помещиками господствовать над русскими людьми нерусские царевы слуги...» («Русский дом»). Мамай в лице своего потомка все-таки сел «на Москве».
Некоторые видят в опричнине инструмент отбора, орден вроде СС, только на православный лад. Но эсэсовцы, будучи плоть от плоти своей расы, не занимались геноцидом германцев – более того, СС был эффективным инструментом улучшения породы. Наконец, войска СС доблестно сражались на фронтах, а опричники с внешним врагом воевали плохо, так как были нацелены только на войну со «своими». Уже то, что Грозный свернул опричнину столь же стремительно, сколь и учредил ее, свидетельствует: опричнина не была орденом, т.е. долгосрочной системой отбора, основанной на традиции, а всего лишь временным орудием антиселекции и геноцида. Временным, но образцовым. В своем завещании, составленном в год упразднения опричнины (1572), Иван писал: «А что есми учредил опришнину, и то на волю моих детей, Ивана и Федора, как им прибыльнее, и чинят, а образец им учинен готов». Грозный был бы немало поражен, узнав, что этим образцом впоследствии воспользовались нелюбимые им иудеи, развернув после Октября очередной азиатский террор против белого населения, сопоставимый по масштабам лишь с введением на Руси христианства.
Весной 1569 года Иван Грозный «вывел из Пскова 500 семейств, а из Новгорода – 150 в Москву, следуя примеру своего отца и деда. Лишаемые отчизны плакали; оставленные в ней трепетали. То было началом: ждали следствия» (Карамзин). Оно не замедлило. В декабре 1569 года опричнина в полном составе во главе с царем двинулась на северо-запад. По словам историка, шли, «как на войну». Предлогом к походу послужил донос какого-то подонка о том, что Новгород якобы собирается предаться Литве. Но тогда почему попутно были разгромлены Клин, Тверь и Торжок? Вот тут-то, как говорится, и «собака зарыта». Царь Иван – это плод всей истории «Московии», начиная с Андрея Боголюбского. Северо-западный поход Грозного стал кульминацией ненависти Неруси к Руси. Разгром Тверской земли ясно говорит, что Ивана IV вела родовая ненависть к противникам и конкурентам Москвы, старавшимся не гнуть шею перед Ордой. Этот поход – знаковая антиарийская акция, показательный антиевропейский геноцид (характерно, что в Клину и Твери наряду с местными жителями, издавна настроенными антимосковски, опричники истребляли и живших там литовских пленных, как возможных рассадников европеизма). Разделив страну на опричнину и земщину, царь тем самым намеренно обострил конфронтацию Неруси и Руси с целью окончательного истребления последней. В Новгороде Грозный ритуально, с ветхозаветной жестокостью, добивал Русь. Московская Нерусь стала «Великой Россией-Евразией».
Итак, первым на пути царя был Клин. «Домы, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев. От Клина до Городни далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери...», – пишет Карамзин. Опричники окружили Тверь, а затем бросились громить и грабить город: «...бегали по домам, ломали всякую домашнюю утварь, рубили ворота, двери, окна, забирали всякие домашние запасы и купеческие товары – воск, лен, кожи и пр., свозили в кучи, сжигали, а потом удалились», – читаем у Костомарова и далее у него же: «...вдруг опричники опять врываются в город и начинают бить кого попало: мужчин, женщин, младенцев, иных жгут огнем, других рвут клещами, тащат и бросают тела убитых в Волгу...». Затем та же участь постигла города Медный и Торжок, потом – «Вышний Волочек и все места до Ильменя были опустошены огнем и мечом...»(Карамзин).
В начале января 1570 года опричнина взяла в кольцо Новгород и начался массовый террор. Новгородцев «мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не замерзает зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель (выделено мной – А.Ш.)» (Карамзин). Затем опричники разграбили все окрестные монастыри, сожгли запасы хлеба, изрубили скот, а потом принялись громить Новгород – истребляли продовольствие и товары, крушили дома, вышибали окна и двери. Лютый погром шел и в окрестностях города, где истреблялось все имущество народа вплоть до домашних животных.
Я упомянул выше ветхозаветную жестокость в буквальном смысле. Разгром Новгорода почти детально воспроизводит уничтожение евреями Иерихона. В «Книге Иисуса Навина» читаем: «И предали заклятию все, что в городе, и мужей и жен, и молодых и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом» (6;20). Как видим, антииудаист Иван Грозный действовал вполне по-еврейски, что неудивительно, поскольку православно-монархическая идеология в немалой степени базируется на Ветхом завете, составляющем, к тому же, чуть ли не половину времени христианского богослужения. Кроме того Иван, воспитанный в атмосфере московского азиатизма, был восприимчив к азиатизму ветхозаветному. Азиатчина ордынская, азиатчина византийская и азиатчина библейская, помножась, дали Москву. Нельзя не отметить, что если евреи в приведенном выше эпизоде истребляли все-таки иноплеменников, то опричники, во всяком случае – рядовые, проводили геноцид соплеменников. Впрочем, какого чувства родства можно требовать от тех, кто поклялся «не знать ни отца, ни матери» – в полном соответствии с жизнеотрицающим экстремизмом семитской секты: «...если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником» (от Луки 14:26). Добрыня (Добран?), несший «евангельские истины» «языческому» Новгороду, был бы доволен степенью их усвоения опричниками царя Ивана.
Иван Грозный – это типичный хан и одновременно, в силу своей византийско-церковной ортодоксальности, ярый проводник истребительного иудейского фанатизма, сравнимый разве что с Владимиром Каганом и Лениным – как бы негативно он не относился при этом к самим иудеям. Грозный – это сгусток ненависти ко всему арийскому, и его кремлевская гробница по значимости для Проекта сопоставима лишь с ленинским мавзолеем. Характерно, что князь Владимир был канонизирован именно при Иване IV. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека.
О количестве истребленных новгородцев Костомаров сообщает:»Таубе и Краузе назначают до 15000; Курбский говорит, будто бы он (царь) в один день умертвил 15000 человек; у Гванини показано число 2770, кроме женщин и простого народа. В Псковском летописце число казненных увеличено до 60000; в Новгородской «повести» говорится, что царь топил в день по 1000 и в редкий по 500. В помяннике глухо записано 1505 человек новгородцев, но ничто не дает повода заключать, чтоб это была полная сумма убитых, тем более, что в том же помяннике приписано выражение: «Их же ты Господи веси». Благочестивый царь...
Остается добавить, что уничтожение «хлебных запасов и домашнего скота произвело страшный голод и болезни не только в городе, но и в окрестностях его; доходило до того, что люди поедали друг друга и вырывали мертвых из могил» (Костомаров). Как видим, умышленный голодомор 1933 года, устроенный еврейским Кремлем с целью окончательного подавления белого населения, не был новинкой.
К концу правления Грозного «в Московском уезде пустовало свыше 80%, а вокруг Новгорода и Пскова – более 90% земель» («Иллюстрированная история СССР», М., 1975).
Когда-то сын степнячки Андрей Боголюбский обошелся в Киевом, как с инородным городом, отдав его на трехдневный разор своей рати. Иван Грозный, заквашенный на мамаевых генах, бросил на кровавую потеху опричнине весь русский народ.
«Дранг нах остен» по-московитски В сентябре 1581 года произошло событие, оказавшее огромное влияние на расовую историю России, да и всего мира. По реке Чусовой в сторону Уральских гор отплыл отряд доблестного атамана Ермака (Германа) с целью «очистить землю Сибирскую и выгнать безбожного салтана Кучюма». Сравнения наших героев с Писарро и Кортесом более чем уместны: экспедиция Ермака, по сути, была типичной белой колонизацией расово чуждого мира. В течение короткого времени небольшая казачья дружина, в рядах которой бились также литовцы и немцы, рассеяла татарские орды и установила свое господство в Сибири. Дух Руси, дух убитого Новгорода, как зарница, полыхнул над Россией. Конечно была мысль у Ермака основать в Сибири казачью Русь (и это стало бы новой исторической возможностью для русских), однако малочисленность его войска, окруженного враждебными туземцами, постоянная нужда в припасах и вооружении вынудили его отдать завоеванный край Москве. Правда, после гибели атамана белые колонизаторы оставили Сибирь, но только временно: продвижение России на восток стало неудержимым.
Для расового аналитика это продвижение двусмысленно. Некоторые полагают, что благодаря ему все северное полушарие оказалось в руках белой расы. Я же считаю, что Москва эксплуатировала арийскую волю первопроходцев для расширения России-Евразии. Кроме того, продвижение русских на восток причинило расовый вред самим же русским, поскольку их сознание к тому времени уже было деформировано московским евразийством. Придя в Сибирь белыми колонизаторами, господами, русские не остались таковыми в дальнейшем.
А как они могли остаться господами, если у них на родине буквально скормили собакам господский слой – русскую родовую аристократию, хранившую понятие родовой чести и кровной исключительности? Это понятие родовитости элита транслирует на свой народ: отсюда характерные даже для современной Европы родовитые горожане и крестьяне (например, в Германии и Швеции есть «мужики», помнящие свою родословную с ХIII века). Аристократия – носительница идеи Крови в народе или, по словам Л. Вольтмана, выразительница «естественного чувства расовой гордости». С истреблением аристократического начала народ утрачивает идею Крови, что тем более опасно в условиях тесного соседства с расово-чуждой стихией.
Как могли русские, продвигаясь в Азию, не понести расовых потерь, если многие их князья издавна женились на косоглазых «красотках», столь похожих на тех, которых первопроходцы встретили в таежных дебрях? Как могли наши герои-освоители сознавать себя белыми людьми, если церковь в течение столетий пела «Нет ни эллина, ни иудея» и крестила скопом и в отдельности чудь, мерю, коми, превращая их в «русских»? Наконец, как могли русские Джеки Лондоны нести «священную идею арийского превосходства», если у них за спиной Москва подло пополняла толпу своей номенклатуры недавними врагами Ермака? В. Кожинов с понятным для евразийца удовлетворением сообщает, что сыновья хана Кучума «Алей (который, кстати сказать, долго воевал против Москвы вместе с отцом) Абулхаир, Алтапай, Кумыш сохранили титулы «царевичи Сибирске» и пользовались на Руси (в России! – А.Ш.) самым высоким почетом. Сын Алея, Алп Арслан в 1614-1627 годах был правителем относительно автономного Касимовского ханства (добавим, населенного русскими – А.Ш.). А сын последнего, Сеид-Бурхан, принял христианство с именем «Василий, царевич Сибирский» и выдал свою дочь (то есть праправнучку Кучума) царевну Сибирскую Евдокию Васильевну (звучит-то как! И не подумаешь, что татарка – А.Ш.) ни много ни мало за брата русской царицы (супруги Алексея Михайловича и матери Петра I), Мартемьяна Кирилловича Нарышкина. Другой праправнук Кучума (правнук его сына Кумыша), также названный Василием (по-видимому, царевичи Сибирские уже знали, что по-гречески «Василий» означает «царь») стал близким сподвижником русского царевича – сына Петра I, злополучного наследника престола Алексея (то есть одним из первых славянофилов – А.Ш.). Из-за этого пострадали все царевичи...: с 1718 года им было повелено считаться только князьями Сибирскими. Тем не менее внук опального царевича Василия, князь Василий Федорович Сибирский... стал генералом от инфантерии... и сенатором при Александре I...» По злой иронии судьбы первым титулованным князем Сибирским был Ермак, с азиатским коварством убитый предками сенатора. Знал бы казак, что он сражается за то, чтобы потомки Кучума перебрались с кошмы в великолепные апартаменты европейского стиля и повелевали русскими холопами...
Уже в ранний период освоения Сибири «довольно широкое распространение получили смешанные браки – как официальные (с крещеными «иноземками»), так и порицавшиеся церковью неофициальные (характерно, что церковь порицает не сам межрасовый брак, а всего лишь его «незарегистрированность» – А.Ш.)... На Индигирке, Колыме, в Иркутском крае, Забайкалье и некоторых других местах вследствие смешения с сибирскими народами сильно менялся и внешний облик, и язык, и быт осевших там русских. Позднее, в ХVIII-ХIХ в.в. часть переселенцев была даже ассимилирована коренными жителями (главным образом, якутами), причем не только из-за смешанных браков: материальная и духовная(!) культура аборигенов также оказывала сильное воздействие на русских людей» (Н. Никитин, «Освоение Сибири в ХVII веке», Москва, 1990).
«Многие инородцы умирали холостыми, т.к. жен неоткуда было взять. Инородческие женщины были у русских» (Г. Лучинский).
Спрашивается, что это, если не расовый позор? Белый человек, вместо того, чтобы господствовать над «братьями меньшими», подпадает под «сильное воздействие» культуры заведомо низшей, да еще разжижает свою благородную кровь. Л. Вольтман, соглашаясь с Гобино, писал, что «...каждый духовно одаренный народ терпит при скрещивании с малоценными элементами невознаградимые потери».
Далее. В «западносибирских городах, где издавна сложились татарские слободы, «всяких чинов жилецкие люди живут в татарских юртах... с татарами вместе... пьют и едят из одних сосудов» («Освоение Сибири...»). Даже евразийская московская власть уже в ХVII веке выражала обеспокоенность таким свинством, т.к. общение русских переселенцев с дикими сибирскими аборигенами плохо отражалась на нравах первых. Однако Москве ли, чуть ли не спокон веку «пившей и евшей из одних сосудов» с Ордой, беспокоиться о русских нравах? Тем более, что, по свидетельству европейцев, в самой Москве ХVII века, «татары со своими омерзительными обрядами... свободно отправляют свое богослужение».
Русский народ жил так, как его научили попы-космополиты и властители с темными генами. Француз Ланойе писал в 1879 году: «Когда русский мужик с волжских равнин располагается среди финских племен или татар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как единокровного брата (выделено мной – А.Ш.), вернувшегося на землю отцов...». Усилиями патриотических идеологов евразийского и проевразийского толка наша пресловутая «свойскость» возведена в степень основного содержания «русской идеи». Захлебываясь слюной от умиления, патриоты твердят, что «у русских нет комплекса народа-господина» – зато, повторяю, видимо есть мазохистский комплекс самоуничижения. А.А. Хомяков писал: «Русский смотрит на все народы, замежеванные в бесконечные границы Северного царства, как на братьев своих, и даже сибиряки на своих вечерних беседах часто употребляют язык кочевых соседей своих, якутов и бурят (это ли не деградация? Неужто их язык богаче и сильнее русского? – А.Ш.). Лихой казак Кавказа берет жену из аула чеченского (что-то это не умирило Кавказ, как видим. Донские казаки также издавна брали в жены татарок и турчанок, кроме того еще в ХVII веке среди донцов на бытовом уровне был распространен татарский язык – А.Ш.), крестьянин женится на мордовке, а Россия называет своею славою и радостью правнука Ганнибала, тогда как свободолюбивые проповедники равенства в Америке отказали бы ему в праве гражданства и даже брака на белолицей дочери прачки немецкой или английского мясника (и поступили бы совершенно разумно! – А.Ш.). Я знаю, что нашим западным соседям смирение наше кажется унижением (ох уж это смирение, воспитанное византийско-московской церковью и татарским кнутом! Кстати, примечательная оговорка: якуты и буряты для Хомякова братья, а наши западные единокровники – соседи. Налицо образчик идеологии антиевропеизма и пресловутой российской «особости», т.е., проще говоря, азиафильство – А.Ш.); я знаю, что даже («даже»! – А.Ш.) многие из моих соотечественников желали бы видеть в нас начала аристократические и родовую гордость германскую... Но чуждая стихия никогда не срастется с духовным складом славянским...»
Лорд Керзон, наблюдая характер и результаты продвижения русских на восток, с нордической прямотой сказал: «...это завоевание восточных народов восточным же, одноплеменным с ними народом. Это сплав твердого металла со слабым, а не вытеснение неблагородного элемента более чистым. То не цивилизованная Европа отправилась на покорение варварской Азии... Это варварская Азия после некоторого пребывания в Европе возвращается по собственным следам к своим родственникам».
Резкие слова. Однако, вместо того, чтобы приклеивать к имени Керзона ярлык «русофоба», прислушаемся к честному голосу брата по расе, взглянувшего на нас со стороны – и мы увидим, как русский народ, подобно Ермаку, тонущему в Иртыше под тяжестью дареных царских доспехов, погружается в пучину расовой эрозии, увлекаемый тяжким византийско-татаро-московским наследием. В 1911 году великий М. Меньшиков, первый русский публицист, выступивший с расовых позиций, высказал мысль, дословно совпадающую со словами «русофоба» Керзона о «сплаве твердого металла со слабым»: «...чтобы расстроить железное строение расы, русские идиоты и предатели (скорее, нерусские разработчики и руководители Евразийского Проекта – А.Ш.) устраивают предварительно мирное нашествие иноплеменных, проникновение к нам в огромном числе чужих, непереваримых, неусваиваемых элементов, которые превратили бы наше великое племя из чистого в нечистое, прибавили бы в металл песку и сделали бы его хрупким».
Л. Вольтман писал в начале прошлого века: «В могильных курганах России находят 48 процентов длинноголовых (один из характерных признаков нордического генотипа – А.Ш.) и только 16 процентов настоящих короткоголовых, между тем как Ю. Колльман обнаружил у современных славян только 3 процента длинноголовых и 72 процента короткоголовых...» («Политическая антропология», М., 2000). От Руси к России...
Разин-РА Однако вернемся в ХVII век. Во второй половине этого столетия Русь восстала против России, стремясь изменить роковой ход истории. Призрак нордического Новгорода двинулся, грозя, на Москву – и откуда же? С противоположного края страны, с юго-востока. В 1667 году на Дону вспыхнуло восстание Степана Разина, охватившее почти половину территории Московского государства.
Чтобы понять расовый смысл сказанного, заглянем в конец ХII века, когда новгородские ушкуйники – наследники варягов – основали на реке Вятке город Хлынов (ныне город Вятка). «Вятская община управлялась, как и древний Новгород, вечем, во главе которого стояли избранные народом «атаманы» (или «ватманы»; по мнению ряда историков, это слово имеет древнеарийское, а не тюркское происхождение – А.Ш.). Община эта была сильнейшею на всем северо-востоке России...» (Е. П. Савельев, «Казаки. История», Владикавказ, 1991). Под предводительством «ватманов» ушкуйники, «эти отважные купцы-воины» в 1361 году дерзко проникают в столицу Орды, а в 1364-65 г.г. под началом «молодого ватмана Александра Обакумовича» достигают Оби и Ледовитого океана. Потом «на 150 лодках» приходят в Нижний и истребляют там «множество татар, армян, хивинцев, бухарцев...» Затем громят Казань, другие татарские города и села, захватывают товары всех встречных купцов. «Хотя подобные набеги не нравились московскому великому князю, принужденному поддерживать дружбу с ханами, но новгородцы его мало слушались и действовали на свой риск и страх» (там же).
Хлынов был вольным городом, независимым и политически, и религиозно. Согласно арийской традиции свободы духа, вятские священники, как и в Новгороде, избирались народом (в Новгороде выбирали и самого архиепископа; до известных пор выборность священников сохранялась и на Москве). Московский митрополит Геронтий жаловался, что «он не знает даже, кто там духовенство». В 1489 году, спустя десятилетие после окончательного разгрома Новгорода Иваном III, Москва дотянулась и до Хлынова. «Разгром Вятки сопровождался большими жестокостями: главные народные вожаки Аникеев, Лазарев и Богодайщиков были в оковах привезены в Москву и там казнены; земские люди переселены в Боровск и Кременец, а купцы в Дмитров; остальные обращены в холопов...» (там же). Однако весьма значительная часть хлыновцев не покорилась, «со своими женами и детьми на судах спустилась вниз по Вятке и Волге до Жигулей и укрылась в этом малодоступном и диком краю. В первой половине XVI столетия эта удалая вольница с Волги перешла волоком на Иловлю и Тишанку, впадающие в Дон, а потом, при появлении в низовьях Дона азовского, запорожского и северского казачества, расселилась по этой реке вплоть до Азова» (там же).
Именно новгородцы составили культурно-расовое ядро позднего донского казачества, благодаря которому Дон стал одним из плацдармов сопротивления иудео-московскому режиму в 1918-м и в 1942 г.г. (сейчас мы не говорим о наростах; казачество в целом – сложное и противоречивое явление, в том числе и в расовом смысле, хотя, надо сказать, что некоторые историки ведут происхождение донского казачества от древнеарийской воинской касты). «Казаки-новгородцы на Дону самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Казаки этого типа высоки на ногах, с широкой могучей грудью, белым лицом, большим, прямым хрящеватым носом, с круглым и малым подбородком, с круглой головой и высоким лбом. Волосы на голове от темнорусых до черных; на усах и бороде светлее, волнистые...» (там же). Налицо в общем нордический генотип. Именно новгородцы принесли на Дон вечевое устройство, выборность священников, а также многие обряды, коренящиеся в русском «язычестве» (Новгород очень медленно, вплоть до ХII века, усваивал христианство и в конечном счете весьма ариизировал его, создав особое, народное православие, весьма отличное от византийско-московской церковности). Так, при бракосочетании «когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном (точнее, с волхвом – А.Ш.)...» (этот обычай в самом Новгороде запретили собором лишь в 1667 году). Кроме того, в Новгороде был распространен обычай венчаться в «церкви и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «круг ракитова куста венчалися» (само же венчание в церкви считалось не обязательным). «Известно, – пишет Е.П. Савельев, – что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Не удивительно, что Разин, как человек грамотный, читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу». Уместно предположить, что знаменитый казачий вождь был посвящен в сокровенную арийскую традицию, из-за чего и заслужил у профанических московских церковников репутацию «колдуна» (после ареста Разина держали в соборном притворе на «освященной» цепи).
Исследователи отмечают также архитектурное сходство древних новгородских и донских храмов. Объяснение этому простое: строительное искусство на Дон принесли новгородцы, унаследовавшие его от своих предков-венедов, знавших не только зодчество, но и литье статуй (еще в ХI веке в Упсале, по свидетельству Адама Бременского, стоял золотой кумир Радигаста). Новгородцы считались «лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и на Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древне-славянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий – это архитектура древне-славянских языческих капищ, близко напоминающая древне-персидскую... Окна в этих церквах до начала ХIХ века были круглые и маленькие, так что впечатление внутренности подобного храма было мрачно и напоминало скорее грозного языческого Сваргу прибалтийских славян, чем кроткого Иисуса» (там же).
Кроме того, «связь новгородских областей с Доном сказывается, помимо исторических данных, еще в следующем: в говоре, тождественных названиях старых поселений, озер, речек, урочищ..., народной орнаментике, нравах..., обособленном церковном управлении, антропологии жителей-воинов древнего Новгорода и Дона и проч.» (там же).
Е.П. Савельев пишет о Разине:» Закон, общество, церковь, все, что веками сложилось в московском государстве под влиянием византийского культа, им отвергалось и попиралось». Разин, в чьем солнечном имени слышится древнеарийское название Волги – РА – это расовая реакция русских на господство азиатчины. Атаман хотел переделать Россию на казачий, т е. новгородский лад; проще говоря, хотел переделать Россию в Русь. Восстание Разина разразилось тогда, когда позорное крепостничество ознаменовало дальнейшее отчуждение московской (российской, советской) Системы от русского народа. С 1649 года в Московской «Руси», которую по сей день патриоты воспевают в качестве «народной монархии», русских продавали как скот, оптом и в розницу.
Неслучайно, что в 1668 году – в контексте разинского движения – восстал Соловецкий монастырь – духовный центр вольнолюбивого Новгородского Поморья, куда приходил паломником Разин. Соловки встали за старую веру, сохранявшую расовые народно-православные начала. Восемь лет северная твердыня выдерживала московскую осаду, и лишь в 1676 году, благодаря предательству отщепенца, царские войска взяли крепость. Расправа была по-московитски жестокой. Из 400 защитников Соловков уцелело лишь четырнадцать – кого перевешали, а кого просто заморозили. После Октября иудо-большевики, продолжая традицию московского азиатизма, отомстили светлым Соловкам, устроив там один их своих первых лагерей уничтожения русских.
Е.П. Савельев утверждает, что в ходе подавления разинского восстания Москва истребила порядка 100 тысяч человек. Русская попытка взломать клети Проекта была, как до и после этого, пресечена нещадно. Каратели сжигали целые деревни вместе с жителями лишь по подозрению в повстанчестве (Тухачевский потом будет травить мятежных мужиков газами). Об этих «хатынях», мы почему-то не вспоминаем...
Несбывшаяся Русь Петра Разин был казнен в 1671 году, но уже в 1672-м родился тот, кто сказал о нем: «...жалко, что он не в мое время». Эти слова произнес... последний царь и первый император. Призрак Новгорода вновь встал над Россией, выйдя на этот раз из кремлевского терема. Русь ввалилась в Россию революцией, вождем которой стал московский царь, сбросивший с себя старый, пропахший Ордой и Византией титул, как тяжелую ферязь. Великий Новгород воплотился в Петре Великом.
Петр перенес столицу на Балтику, точнее, на Новгородчину, и тем самым решительно заявил, что русские – народ западный, европейский. Петербург – этот новый город – стал исторической «реинкарнацией» Новгорода (не в плане государственного устройства, а как культурно-расовый тип). Питер – это Новгород в немецком камзоле. Да, Петр был экстремистом, но для того, чтобы перешибить многовековую азиатчину, нужны были экстремальные меры. Надо было не подбривать бороды, а рубить их; не перекраивать долгополые византийско-татарские наряды, а насильно, указом вводить европейское платье, сообразное белым людям. Необходимо было стремительно подавить азиатскую знать, и для этого требовалось снадобье сильное и бескомпромиссное – и таковым стали немцы. Как дустом, Петр щедро усыпал страну спасительным германским элементом, который в течение последующих двух веков отстаивал в России арийские ценности. Это было второе пришествие норманнов. Да, Петр не создал новую белую аристократию; место аристократии в его Империи заняло, увы, чиновничество. Но Петр создал великую армию во главе с великолепной офицерской (в значительной мере – немецкой) кастой, культивировавшей традиции рыцарства – и это, до известной степени, восполнило потерю. Д. Галковский пишет: «Начиная с ХVIII века русская армия, совершенно европейская по своему духу и организации, являлась главным бастионом культуры, могущественным оплотом европеизации, в конце концов сорвавшейся, но успевшей принести обильные плоды для всего человечества.
Соответственно, вторичная азиатизация России (иудо-большевицкая революция – А.Ш.) сопровождалась параллельным уничтожением белой армии...»
Религиозность Петра имела не просто западный, а северо-западный, новгородский вектор. В форме германского протестантизма в Россию потянуло свободой духа, характерной для Новгородчины и нордической Европы вообще. Старообрядчество к тому времени превратилось в дремучий обскурантизм, олицетворявший в глазах Петра ненавистную ему Московию. Петровский «протестантизм» неизмеримо ближе к исконно-русской, народной религиозности, чем тогдашнее староверское трупное «благочестие». Впрочем, Петр не щадил и «никонианскую» церковь, взрывая ее своими карнавалами и «всешутейшими соборами», чьи фаллосообразные кубки знаменовали освобождение энергии древних семенных культов, спрессованной веками бесполости. Отсюда и нелюбовь Петра к монашеству – здоровый сын своей расы, он видел глубокую аномальность этого явления. Как известно, петровский Регламент запретил мужчинам идти в монастырь до тридцатилетнего возраста, а монахиням – «давать окончательные обеты до пятидесятилетнего возраста, и послушничество, продолжавшееся до тех пор», не препятствовало вступлению в брак. Это, конечно, не расовые законы, но, по крайней мере, биологические нормы, продиктованные заботой о породе, о естестве. Уставший от противоречий и инородности христианства, Петр хотел цельности и природности: он впустил в Россию античность, чей мрамор забелел в усадебных парках, сделав их подобием священных рощ Эллады и Рима.
Стремление Петра к Балтике – это пробудившаяся расовая воля, стратегия голоса Крови. «Петр легко (легко ли? – А.Ш.) разбудил инстинкты, способствовавшие... возврату к далеким заветам нормандской эпохи» (Валишевский). Он рвался к исходной пяди Руси, на берег, помнящий первую стопу викинга. Паруса норманно-русских драккаров стократно повторились в парусах петровского флота. Стремление Петра «запировать на просторе» северного моря – это стремление к расовой аутентичности. Балтийский горизонт олицетворял для него освобождение арийской души от вековых южных химер – и в этом смысле Петр, наряду с Наполеоном, был провозвестником национал-социалистического «утра магов».
Император спас наше расовое самосознание. Если бы не Петр, русские уже давно не вспоминали бы о себе как о части Белого мира. Петр хотел упразднить проект «Россия», как явно не соответствующий расовой природе русских, и прорваться вперед, к Руси. Но он так и не превозмог черный шаманизм евразийства. Возвращая русских в Европу, Петр, в то же время не мог на русских опереться, поскольку в народе европеизма почти не осталось. Преобразователь был вынужден действовать исключительно силой личной воли, нещадно насилуя косный материал. Иного орудия, кроме татарского кнута, у Петра не было. Иного метода, кроме бюрократического, тоже не было. В результате отчуждение, прежде всего в форме крепостничества, русских от российского государства сохранилось и даже упрочилось. Мертвящая казенщина сковала народную жизнь: казаков поставили во фрунт, по слову Разина, «переписав, как стадо», веру регламентировал Синод. Опять же, в последнем случае у Петра и не было иного выхода: он не мог реформировать «полуазиатскую церковь», он мог лишь поставить ее под контроль европейского (хотя бы по форме) государства. Но при этом были выполоты живые ростки народной религиозности, дошедшие из «язычества», сохранявшиеся в Новгороде и на Дону. Без этих ростков церковь окончательно превратилась в холодный византийский сколок, который мы и видим сегодня.
Петербургская империя – европейская по форме, евразийская по содержанию. Заклятие Проекта сохранило силу. Чтобы развеять чары полностью, Петру надо было рубить византийско-церковный корень, стать новым Юлианом Отступником – но он не мог это сделать, не упразднив самого себя. Его уже и так называли «антихристом». Легитимность власти Петра исходила из этого корня, не говоря уже о том, что византизм довлел над сознанием огромной части народа. В итоге Петр остался в рамках Проекта. Самое большее, из того, что ему удалось – вливание германской крови в правящую династию . Это и позволяло Империи в течение двух веков быть «фасадом Европы». Однако в итоге Проект исторг из себя в небытие, как чуждый элемент, германизированную династию и Россия вновь стала «фасадом Азии».
Ордынско-московско-византийское наследие затаилось в тени классических колонн, под мундирами тайных советников, затерялось в толпе на Невском, спряталось, как вошь, в кудлатой башке крепостного мужика-общинника, бредящего уравниловкой – но не исчезло. В 1917 году оно, стократ усиленное ядовитой иудейской струей, хлынуло потопом по улицам, мстя Петру за двухсотлетнее сдерживание.
Маркиз де Кюстин хорошо уловил двусмысленность Петербурга: «Калмыцкая орда, расположившаяся в бараках около кучки античных храмов, греческий город, импровизированный для татар, как театральная декорация, великолепная, но безвкусная, долженствующая служить рамой для действительной и страшной драмы, – вот что замечается с первого взгляда в Петербурге». «Пользоваться административными усовершенствованиями европейских наций, чтобы править шестьюдесятью миллионами людей по-восточному, – вот, со времени Петра I, проблема, разрешаемая людьми, управляющими Россией» («Записки о России», М., 1990).
Петр, подавляя московщину бюрократически, тем самым невольно наследовал ей. Еще при Иване III «порода стала отступать перед чином»; Иван Грозный, изводил бояр, чтобы, по словам А.К. Толстого, «не было на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб в чистом поле», опираясь на «служилую» номенклатуру. При Петре же уцелевшие «Рюриковичи принуждены были зарабатывать себе пропитание у незнатных лиц; князь Белосельский служил дворецким в доме купца; князь Вяземский управлял имением темных выскочек» (Валишевский). Все были равны перед табелем о рангах. На уровне народных низов, как в Московии, так и в Империи, уравнительный принцип культивировала сельская община. Все эти протобольшевистские черты – номенклатурность и коллективизм – потом стократно усилятся на следующем, иудейском этапе Проекта «Россия». У инородных комиссаров было определенное основание видеть в Петре «своего», хотя он сам перевешал бы их, не задумываясь.
Наконец, нельзя не сказать о том, что Петр, желая того или нет, унаследовал от Московии пренебрежение к биологической жизни русского народа, его биологическому качеству, передав это пренебрежение, как эстафету, Совдепии. В 1710 году средняя убыль населения, по сравнению с последней московской переписью, составляла 40%. Историк Валишевский, в целом сочувствующий Петру, пишет: «В 1708 году для работ, предпринятых в Петербурге, понадобилось сорок тысяч человек, погибших там без исключения или почти без исключения, потому что в следующем году пришлось производить набор такого же количества рабочих. В 1710 году потребовалась замена в три тысячи человек, но в 1711 году сначала понадобилась присылка первой партии в шесть тысяч, затем второй в сорок тысяч, и такое же количество в 1713 году. И раньше, чем погибнуть жертвой ядовитых испарений болот, окружавших новую столицу, рабочие эти получали по полтиннику в месяц, и кормились, одни нищенствуя, другие разбойничая... увеличение податей втрое соответствовало во время великого царствования уменьшению народонаселения до двадцати на сто...»
Тут невольно вспоминаешь другую «великую стройку» – Беломорканал, полностью повторивший методы (и технологии!) двухсотлетней давности: «После рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятав руки в рукава и так замерз. Там замерзли двое, прислонясь друг к другу спинами. Это – крестьянские ребята, лучшие работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах, которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют – и вот замерзают, обнявшись по двое. Ночью едут сани собирают их. Возчики бросают трупы на сани с деревянным стуком.
А летом от неприбранных вовремя трупов – уже кости, они вместе с галькой попадают в бетономешалку. Так попадали они в бетон последнего шлюза у города Беломорска и навсегда сохранятся там» (А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», М., 1991).
«В комиссарах – дух самодержавья...» (М. Волошин).
Проведенная Петром регламентация казачества, тотально включившая Дон в Проект, вызвала отчаянный булавинский бунт (1707-1709). Поводом для выступления стали традиционные московитские зверства регулярных войск, присланных на Дон для поимки «беглых»: «...губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали и многие станицы огнем выжгли, также женска полу и девичья брали к себе для блудного помышления на постели и часовни все со святыней выжгли» («Казачий словарь-справочник», т. I, Кливленд, Огайо, США, 1966). Картина подавления восстания живо напоминает московские карательные экспедиции. Е.П. Савельев пишет: «Долгорукий с регулярным корпусом шел вниз по Дону, истреблял поголовно повстанцев и «водворял порядок согласно высочайшему повелению», следствием чего выше Пятиизб ни одного городка не осталось. Это было поголовное истребление казачьего населения. Вешали, сажали на кол, а женщин и детей забивали в колоды. Священников, молившихся о даровании победы казачеству, четвертовали... О кровавой расправе Долгорукого с казаками калмыцкий тайша писал царицынскому воеводе так: «... Я Перекопский город взял, да прежде три города разбил вместе с Хованским..., и казаков всех побили, а ниже Пятиизб с казаками управляется боярин Долгорукий, а вверху по Дону казаков никого не осталось»... «В 1919 году маршрутом Долгорукого по колено в казачьей крови пройдут иудо-большевистские каратели, выполняя декрет Свердлова «О расказачивании».
Подобно московским властителям, Петр не очень беспокоился и о чистоте русской крови. Например, по его указу было организовано массовое переселение финнов в Тверскую землю, очевидно, изрядно обезлюдевшую в результате татаро-московских набегов и опричных походов. Спрашивается, почему переселяли именно финнов, а не ярославцев или калужан? Кстати, финские переселенцы, в отличие от русских аборигенов, были освобождены от уплаты налогов и от власти помещиков. Деталь, знаковая для России-Евразии. Петербургское «межсезонье» В результате петровских реформ возникла парадоксальная ситуация: Империя возглавлялась государями белой расы, но при этом основное, белое население не имело никакого особого, господского статуса; более того, находясь в крепостническом рабстве, несло на себе основные державные тяготы. «Европеизированная» Россия продолжала оставаться для русских евразийской системой отчуждения. Потому-то после взятия Пугачевым одного из волжских городов, разъяренные мужики кинулись резать всех, кто был в «немецком платье», ибо оно для них, вместо знака возвращения к расовым корням, стало символом отчуждения русских от России (примерно таким же, как сейчас – «Мерседес-600»). Конечно, пугачевщина – это не только бессознательная русская реакция; над волной бунта густо желтела пена всевозможных Салаватов Юлаевых, сознательно восставших против «белых шайтанов». Разин, в сравнении с Москвой, был белым человеком, Пугачев же, в сравнении с Петербургом, был, увы, азиатом. Победи Пугачев – и со всяким «арийством» в России покончили бы задолго до 1917 года. Мстя за отчуждение, мужики извели бы и европеизм – пусть поверхностный и ущербный.
«В середине ХIХ века, – писал И. Солоневич, – крепостное крестьянство начало, наконец, физически вымирать от избытка работы и недостатка питания». «Государство пухло, а народ хирел» (Ключевский). Вот лишь один из многих примеров реального отношения Империи к русским, приведенный де Кюстином: «...Не менее мрачные воспоминания пробудили стены Зимнего дворца, реставрированного после пожара, разрушившего его за год перед тем. Кюстин знал, скольких человеческих жертв стоило его возобновление, потребовавшее невероятных усилий, чтобы поспеть ко сроку, назначенному Николаем I. Работы шли крайне ускоренным темпом; до шести тысяч рабочих трудились постоянно в залах дворца, которые, ради скорейшей просушки, натапливались до 30 градусов зимою, когда стужа доходила до 25 градусов. Смертность среди рабочих при таких условиях была ужасающая. «Версальские миллионы кормили столько же семей французских рабочих, сколько славянских рабов убила двенадцатимесячная работа в Зимнем дворце; но, благодаря этим жертвам, слово императора совершило чудеса, и на днях освящение отстроенного дворца будет соединено со свадебным торжеством. Теперь вы услышите в Париже и в России речи многих русских, которые станут восторгаться чудесным действием императорского слова; и, гордясь результатами, ни один не будет сожалеть о средствах...».
Вот, оказывается, где истоки всевозможных «великих строек» эпохи ВКП (б) («второго крепостного права большевиков»)с их подхлестывающим лозунгом-напоминанием: «Канал строится по инициативе и заданию товарища Сталина!» («чудесное действие императорского слова»). «Соревнование за переходящее красное знамя центрального штаба! Соревнование между лагпунктами, сооружениями, бригадами! «Вместе с переходящим красным знаменем присуждается и духовой оркестр! – он целыми днями играет победителям во время работы и во время вкусной еды». Вкусной еды на снимке не видно, но вы видите также и прожектор. Это – для ночных работ, Волгоканал строится круглосуточно... Иван Немцов вдруг решил делать работу за пятерых! Сказано-сделано: набросал за смену... 55 кубометров земли. (Посчитаем: это пять кубометров в час, кубометр в 12 минут – даже самого легкого грунта, попробуйте!) Обстановка такая: насосов нет, колодцы не готовы – побороть воду своими руками! А женщины? Поднимать в одиночку камни по 4 пуда! Переворачивались тачки, камни летели на головы и в ноги. Ничего, берем! То – «по пояс в воде», то – «непрерывные 62 часа работы, то – «три дня 500 человек долбили обледеневшую землю» – и оказалось бесполезно. Ничего, берем!» («Архипелаг ГУЛАГ»).
Но вернемся в XIX век. Усиливался процесс расовой эрозии русского народа, поскольку евразийский «плавильный котел» работал со все возрастающей мощностью, приближаясь уже к советским показателям. Ученый В. Бунак приводит данные, хорошо показывающие, как с попустительства имперских властей и церкви размывался русский этнический массив: «В 1860 году в б. Нижегородской губернии численность мордвы составляла 115 тыс. человек или 9,3% общей численности населения губернии. При переписи 1897 года лишь 53 тыс. человек, или 3,4% считали своим языком мордовский... Естественный прирост мордовского населения – показатели рождаемости и смертности – у мордвы примерно такой же, как у русских. Убыль их относительной численности означает ничто иное, как переход в русскую этническую группу (проще говоря, записались в русские – А.Ш.). Таким образом, в Нижегородской губернии в конце прошлого века примерно 6% населения в ближайших поколениях имели предков мордовской национальности. Аналогично, а иногда более интенсивно, происходила ассимиляция дославянского населения и в других областях».
В книге «Азиатская Россия», вышедшей в 1914 году, читаем: «Браки русских с инородцами совершались во множестве. В результате получилось широкое и повсеместное смешение русских со всевозможными инородческими племенами (речь идет, конечно, об азиатах – А.Ш.)...» М. Меньшиков с горечью отмечал: «Еще сто с небольшим лет назад самая высокорослая армия в Европе (суворовские «чудо-богатыри»), – теперешняя русская армия самая низкорослая...» Вот он, «песочек», подсыпанный в «металл»... «...среди пустых и вздорных вопросов, которыми занят у нас теперь парламент и интеллигенция, – у нас не замечают этого надвигающегося ужаса: вырождения нашей расы, физического ее перерождения в какой-то низший тип», – писал М. Меньшиков. В статье с характерным названием «Расовая борьба» (1911) великий публицист настаивал: «...в особенностях крови все могущество народа... Помесь высших пород с низшими всегда роняет высшее».
Добавим, что весь этот ужас происходил под скипетром императоров германской крови, которые оказались просто заложниками Проекта. Например, известны слова Екатерины II о том, «что-де не следовало бы мусульман в России отучать от многоженства, потому как многоженство обеспечивает больший прирост подданных» (под этими словами вполне могли бы подписаться нынешние кремлевские идеологи «россиянства»). Известна и позиция Николая I, считавшего русскими всех граждан Империи, независимо от расовых различий. Российским императорам, в силу их христианско-интернационалистского сознания, собственно русские были, что называется, «до лампочки» – давай подданных, да побольше, а какого они рода-племени – неважно. Царей интересовало Государство, а не Русский народ.
Кроме того, императоры были отделены от кровнородственного этнического массива все более набухавшим слоем расово чуждой номенклатуры. По признанию евразийской газеты «Завтра» (№ 31 (400) ) «опорный слой царской России во второй половине ХIХ века лишь на 45% состоял из православных» (т.е. из русских). Лорд Керзон вспоминает «...церемонию встречи царя (Николая II) в Баку, на которой присутствовало четыре хана из Мерва в русской военной форме... Ханы были посланы в Петербург, чтобы их поразить и восхитить, и покрыты орденами и медалями, чтобы удовлетворить их тщеславие. По возвращении их восстановили на прежних местах, даже расширив прежние полномочия...» Знакомая картина. Позднее, в феврале 1917 года, хан Нахичеванский останется верным императору и этим даст повод нашим патриотам лишний раз твердить о мудрости российской имперской политики. Господа-товарищи патриоты не видят (или не хотят видеть), что хан Нахичеванский просто остался верен своему Проекту, своему государству – России-Евразии. Точно так же в конце ХХ века азиатские республики будут ратовать за сохранение Советского Союза, а после его распада выступят за создание Евразийского союза – наследника Тюркского каганата, Хазарии, Монгольской империи, России и СССР. Нынешний губернатор Кемеровской области татаро-казах Аман Тулеев, считающий себя «русским по духу», и по сей день переживает распад Союза «как личное горе»...
Накануне 1917 года российская элита представляла собой эдакий расовый коктейль с сильным нацменским привкусом – Империя свято хранила и развивала традиции Московии. Княгиня З. Шаховская с характерным удовлетворением вспоминает, что в Екатерининском институте для благородных девиц вместе с нею учились армянка, грузинка, татарка, калмычка и – коронный номер! – «самая красивая девочка нашего класса Ариадна Шенк, дочь крещеного еврея, вероятно получившего дворянство(!), так как институт был «привилегированным» заведением... Отцы многих инородных девочек занимали посты более значительные, чем мой отец... «Грузинка» или «калмычка» звучали для меня также, как «рязанская» или «новгородская» (особенно «новгородская» – А.Ш.)...» После этого оставалось лишь запеть: «Широка страна моя родная... нет для нас ни белых, ни цветных». И вскоре запели. Хором. Под управлением «Ариадны Шенк»...
«... не смешно ли представить, чтобы Англия объявила английскими лордами бесчисленных индийских раджей или князьков своих черных, желтых, оливковых и красных подданных? – вопрошал в 1908 году М. Меньшиков. – А мы ведь именно это сделали с татарскими, армянскими, грузинскими и прочими будто бы князьями, приравняв их к потомству Владимира Святого (что, впрочем, логично, учитывая темное происхождение Владимира Кагана- А.Ш.)... В то время как свой господствующий(!) народ обращали в рабство – ни один еврей, ни один цыган не знал, что такое крепостное состояние. В то время как господствующий(!) народ секли все, кому было не лень – ни один инородец не подвергался телесному наказанию. За инородцами, до отдаленных бурят включительно, ухаживали, устраивали их быт, ограждали свободу веры, давали широкие наделы (еще бы хану Нахичеванскому не быть патриотом «Великой России»! – А.Ш.), тогда как в отношении коренного, господствующего(!) населения только теперь собираются что-нибудь сделать (даже отмена крепостного права положение русских, по сути, не изменила – А.Ш.) ...какой-нибудь слесарь-еврей, несмотря на черту оседлости, мог путешествовать по всей России, до Самарканда и Владивостока, а коренной, русский слесарь еще сейчас связан, точно петлей, тем, вышлют ему паспорт из деревни или нет (как известно, позже, в Советской России колхозник не мог покинуть родное село, поскольку его паспорт лежал в сельсоветском сейфе – А.Ш.)... Всероссийский национальный союз (об этой организации речь пойдет ниже – А.Ш.), исходя из мысли, что государство есть господство, ставит первой задачей господство русской народности, но какое уж тут господство! Для начала хоть бы уравняли нас в правах с господами покоренными народностями!»
Д. Хоскинг в книге «Россия: народ и империя» пишет: «Туземные народы были защищены от крепостного рабства: им гарантировался статус «ясачных людей», то есть данников, чья собственность и образ жизни оставался нетронутыми». Монархисты по сей день с восторгом подчеркивают, что «в Российской Империи коренные народы, населявшие территории, добровольно или по жребию войны вошедшие в ее состав, не только уравнивались в своих правах с русским народом, но зачастую пользовались определенными привилегиями: дополнительными правами и освобождением от известных обязанностей» (А.Ю. Сорокин, «Правовое положение инородцев в Российской Империи», доклад на конференции С.-Петербургского отдела Российского Имперского Союза-Ордена, ноябрь, 2001). «Ордынская наследственность российской власти проявлялась и в том, что нерусские народности пользовались большей свободой, чем коренная нация» (Н. Островский, «Святые рабы», М, 2001).
Так, присоединив в 1808 году Финляндию, император Александр I «издал Манифест, по которому все население Финляндии полностью уравнивалось в правах с остальными подданными. Более того, за ними сохранялись права и преимущества, установленные до присоединения к России» (доклад А.Ю. Сорокина). По милости царя, чухонцы имели свой парламент, были освобождены от уплаты имперских налогов, не знали крепостного права... (Дело дошло до гротеска: в 1912 году Николаю II пришлось издавать закон... об уравнении русских в некоторых правах с финляндцами). Естественно, Финляндия лишним грузом легла на плечи крепостного русского мужика, который и без того уже еле дышал под ношей Империи. В знак благодарности разжиревшая за наш счет Финляндия стала одним из плацдармов красной крамолы.
Далее. По указу императора Николая I (1828) бессарабские крестьяне «не могли быть в крепостном владении ни у бессарабских помещиков, ни у дворян российских... Жители Бессарабской Области освобождались от рекрутской повинности» (доклад А.Ю. Сорокина).
Приняв в состав империи Грузию (1801), Александр I, в частности, повелел, чтобы все налоги, собираемые в ней, «направлялись на пользу самих грузин, для восстановления разоренных городов и селений» (там же). Не стоит и говорить, что нынешняя льготная налоговая политика правительства России в отношении Чечни следует в том же русле. Кстати, проблема Чечни, неразрешимая в течение вот уже двух столетий – это кровавый довесок к принятию «единоверной Грузии» в состав России: после этого принятия российским царям волей-неволей пришлось обильно поливать «дешевой» русской кровью Северный Кавказ, отделявший Грузию от остальной Империи. Сегодня грузины, поддерживая чеченцев, сполна «отблагодарили» русских за спасение от турко-персидской экспансии и недавние обильные дотации.
Следующее сомнительное «приобретение» – Средняя Азия, присоединенная к России в 1873 году. Там туземцам в большом объеме сохранили судопроизводство по местным обычаям, значительное местное самоуправление и, конечно, освободили от воинской повинности. Кроме того, избавили от рабства и работорговли. Как же отблагодарили азиаты «белых шайтанов»? В 1916 году в Средней Азии вспыхнуло яростное антирусское восстание, вызванное тем, что императорское правительство осмелилось издать указ о мобилизации мусульманского населения на тыловые работы – русские к тому времени уже третий год сотнями тысяч гибли на передовой.
«В отношении инородцев русского Севера и Сибири: бурят, тунгусов, остяков, богуличей, якутов, чукчей, коряков и др., применялись те же принципы». То есть при сохранении «своих вековых прав» они «в то же время, получали по сравнению с русскими весьма значительные преимущества» (доклад А.Ю. Сорокина).
Получается, что лютый русофоб товарищ Ленин не придумывал ничего нового, а всего лишь соблюдал вековую этно-политическую традицию России-Евразии, когда в 1922 году формулировал базовый принцип СССР: «...интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации, (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком НЕРАВЕНСТВЕ, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактической (выделено мной – А.Ш.)». В 1923 году на ХII съезде РКП (б) Н. Бухарин, по сути, повторил этот ленинский тезис, заявив, что русские «должны поставить себя в неравное положение... более низкое по сравнению с другими...» «Любимец партии» и не ведал, что всего-навсего продолжает национальную политику царей. Только в отличие от последних, большевики были более откровенны и последовательны.
М. Меньшиков первым совершенно правильно понял положение дел: Россия не для русских. Но он не разглядел, что это не отклонение от нормы, не ошибка в Проекте, а норма, основной параметр Проекта, изначально чуждого русским по своей расовой (азиатской) природе. «Господство русских», «русское государство» – это спущенные сверху пропагандистские тезисы, дымовая завеса, на протяжении веков скрывавшая от русского человека азиатскую суть пленившей его Системы. Такой же пропагандистской ширмой стал и послевоенный сталинский тезис о русских как «руководящем народе Советского Союза». В действительности русский народ – объект и раб Проекта; наша субъектность и свобода погребены под новгородскими руинами. С конца ХV века у нас нет ни национальной государственности, ни национальной политики. Это чувствовал и М. Меньшиков, по сути признавший, что Россия для русских – мачеха: «...русская политика всегда делала вид, что она строго национальна, до такой даже степени, что самое сомнение в этом показалось бы тогда преступным. Но в действительности под флагом прекрасных намерений все время шла политика глубоко антинародная, поражающая исторические интересы нашего племени» (1911).
Это и неудивительно. Прислушаемся хотя бы к гимну Российской империи «Боже Царя храни», ныне все чаще звучащий на патриотических «тусовках». В нем нет слова «русский», хотя гимн и именовался «национальным». Царь именуется «православным», но так ведь и татарин Борис Годунов был православным. Гимн Российской империи – это евразийский гимн (кстати, в советском гимне есть упоминание о «Великой Руси», безотказно подкупающее патриотов; об этом лукавстве мы еще скажем). И не случайно, что на открытии Первой Государственной Думы в апреле 1906 года, где этот гимн, несомненно, звучал, из адреса, направленного императору, депутаты исключили слова «русский народ» – «чтобы не задеть другие национальности». И при этом историк-монархист С. Ольденбург видит в церемонии открытия Думы демонстрацию «величия и красоты Императорской России». Прошло почти сто лет – и в нынешней Государственной Думе депутаты-азиаты набрасываются на Жириновского за частое произнесение им слова «русский»... Что империя, что эрэфия – все едино.
«Куда ни взгляните, высшая раса вытесняется низшей...», – так в русской публицистике до Меньшикова не говорил никто. Объективно М. Меньшиков, решительно выступивший с расовых позиций, отверг Евразийский Проект. Кровь – вот символ веры М. Меньшикова, сбросившего духовный гнет византизма и, таким образом, совершившего освободительную революцию в русской мысли. В отличие от православно-монархических идеологов, считавших, что религия и государство создают народ, М. Меньшиков утверждал: «Власть может почитаться самодержавной и в то же время быть бессильной (явный намек на императора Николая II – А.Ш.), чтобы справиться с анархией умов и воль и упадком духа народного, того, что французы называют гением расы. И православие, и самодержавие не создают этого гения, а сами черпают из него свою силу, свою истину и красоту» (1911). То есть народ творит веру и государство, а не наоборот. Можно, конечно, спорить о том, в какой степени именно русский народ явился творцом православия и самодержавия, но несомненно, что все истинное и прекрасное в них идет от арийского расового корня.
М. Меньшиков решительно выступал против политики т.н. русификации, справедливо полагая, что такой псевдоимпериализм ведет к дальнейшему подрыву расовых основ русского народа. Используя свой излюбленный образ, он писал: «»Обрусить все нерусское» значит разрусить Россию, сделать ее страной ублюдков, растворить благородный металл расы в дешевых сплавах (собственно, это и есть конечная цель Проекта – А.Ш.)» (1912). В связи с языковым аспектом русификации уместно вновь обратиться к Л. Вольтману (с его книгой «Политическая антропология», вышедшей в России в 1905 году, М. Меньшиков, скорее всего, был знаком): «...навязывание языка может, однако, вести и к гибели нации, когда посредством его в культурное и кровное общение вводятся малоценные расовые элементы и путем более сильного размножения вытесняют более благородную расовую ветвь. Этим объясняется замечательный исторический факт, что язык может сохраниться, между тем как раса, говорившая на нем первоначально, поредела или совсем погибла». Яркой иллюстрацией к этим словам служит современная Москва – почти сплошь «обдорско»-ублюдочная, но при этом русскоговорящая, зачастую даже без акцента. Благодаря русскоязычности, распространенной «от Москвы до самых до окраин», любой «обдор» может объявить себя русским – и это не вызовет возражений. Поголовное русскоязычие объективно способствует размыванию русской этничности. Вот и известный еврей Лев Новоженов не хочет ехать в Израиль, «на родину предков», поскольку уверен, что «родина человека – это язык...» (Вестник ЕАР, №5, январь 1999).
М. Меньшиков, в отличие от других правых, не выступал против идеи автономии Финляндии, Грузии, Армении, Бухары и пр.; напротив, он ратовал за такую автономию, дабы расово чуждая стихия была в ней локализована. Великий публицист сознавал, что Россия, по существу, не Империя, а Антиимперия, поскольку в ней попран базовый имперский принцип: господство высшей расы на основе разделения, т.е. апартеида. «Метрополия и колония – были одно и тоже. Нельзя было отличить, где кончается метрополия и начинается колония», – пишет о Российской империи уже упоминавшийся профессор Лондонского университета Д. Хоскинг. На отсутствие в России «четкой границы между метрополией и колонией» указывает и Д. Галковский. Остается лишь добавить, что эта смазанность – не изъян Проекта, а один из его базовых евразийских параметров, позволяющий всевозможным «обдорам» веками господствовать над русскими и паразитировать на них. «Покорив враждебные племена, – пишет М. Меньшиков, – мы, вместо того, чтобы взять с них дань, сами начали платить им дань, каковая под разными видами выплачивается досель. Инородческие окраины наши вместо того, чтобы приносить доход, вызывают огромные расходы. Рамка поглощает картину, окраины поглощают постепенно центр (выделено мной- А.Ш.)... Англичане, покорив Индию, питались ею (естественно, ведь основа британского имперского проекта не евразийская, а арийско-расовая – А.Ш.), а мы, покорив наши окраины, отдали себя им на съедение. Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных инородцев – и удивляемся, что Россия гибнет! (В действительности гибнет не Россия, а русские, обреченные Проектом «на съедение» – А.Ш.)».
Ничто не ново. Вспомним, как в начале перестройки, спустя почти сто лет после М. Меньшикова, патриотическая пресса много писала о всевозможных дотациях, а точнее, дани, выплачиваемой республикам Закавказья и Средней Азии за счет полумертвой русской деревни. На одном из съездов народных депутатов В. Распутин даже выступил с предложением о выходе РСФСР из СССР, чем, вероятно, поверг в ступор «обдорскую» часть аудитории. В сущности, наш писатель, чей антропологический тип, увы, отражает вековые евразийские эксперименты над русской породой, был в данном случае слепым орудием неубитой (все-таки!) Расы, выразителем ее воли к освобождению. Знаменательно, что в России Национал-социализм поднял голову именно после распада Советского Союза, когда южное «подбрюшье» превратилось в зарубежье. Казалось, самодовлеющая «рамка» сброшена...
Но вернемся в начало прошлого века. М. Меньшиков стал одним из основателей и ведущим идеологом Всероссийского национального союза (ВНС) – первой политической организации в российской истории, поднявшей на знамя лозунг господства русских по Крови. ВНС возник в 1908 году и уже вскоре имел фракцию в Государственной Думе. В отличие от монархистов, в частности, от Союза русского народа, по традиции ставивших народность после православия и самодержавия и, таким образом, остававшихся в рамках Проекта, националисты объявляли базовым принцип народности, т.е. Крови и тем самым объявляли Проекту войну. По сути, в лице ВНС промелькнула первая зарница Национал-социализма в российской истории. (Гораздо мощнее она полыхнула в культуре: в творчестве художников абрамцевского кружка, прежде всего М. Врубеля, пластически возрождавшего «язычество», на полотнах Н. Рериха, в арийских гимнах К. Бальмонта, в стихах Н. Гумилева, В. Хлебникова и С. Городецкого, в музыке Стравинского...)
По словам М. Меньшикова, к Всероссийскому национальному союзу «в последние годы склонялся» знаменитый премьер П. Столыпин. Расовому аналитику нельзя не упомянуть о его сельскохозяйственной реформе, конечные цели которой были гораздо масштабнее, чем просто экономический и социальный эффект. Будучи по крови Рюриковичем, Столыпин отлично понимал, сколь огромное значение для жизненности народа имеет отбор лучших, селекция. Видя, до какого состояния государство российское довело «господствующий» народ, Столыпин решил улучшать его базовый слой, выделяя из деревенской массы наиболее полноценных биологически, условно говоря, крестьянскую аристократию. Он разрушал общинную кабалу и саму идеологию уравниловки, распространившуюся среди части русских благодаря пролетарскому, по своей сути, христианству, а также – евразийскому геноциду бояр. Община – это отрыжка татаро-московского коллективизма, попытка заменить количеством утраченное качество. Как известно, частная собственность – это естественное продолжение личности, ее проекция на внешний мир; понятие же личности исторически связано с белой аристократией, с ее рыцарской «культурой чести». Таким образом, удар по боярству обесценил личность и собственность, породив в немалой части русского народа угрюмое недоверие к богатству, таящее в себе плебейскую нелюбовь к могуществу, мещанский страх перед избыточной полнотой бытия, а также босяцкое презрение к культуре труда и жизни. «Честная бедность», «нестяжание», приправленные «христианским смирением», у нас и по сей день нередко декорируют никчемность натуры и отсутствие самоуважения, т. е., по сути, биологическую неполноценность.
Очевидно, что Столыпин, чья реформа радикально улучшала расовое качество русских и их положение в России, вступил в глубинное противоречие с Проектом. И снова кровь рюриковича была пролита рукой азиата. Проект был спасен евреем Мордкой Богровым, который в сентябре 1911 года застрелил Столыпина. Отметим, что социалист Богров являлся, к тому же, агентом охранки, благодаря чему и приблизился к Столыпину почти вплотную. Кто же убил великого премьера: «борец» с государством российским или само это государство, рукой еврея отсекшее инородный русский элемент? Не Столыпин, а Богров был своим для этого государства, ибо отстоял его евразийскую суть. Не Столыпин, а Богров был государственником – не важно, сознавал он сам это или нет. Богров умер на эшафоте – так ведь и Темгрюковича Иван Грозный посадил-таки на кол... Казнив боярина Столыпина, Богров, по существу, совершил «опричное действие». Богров – это отголосок опричнины и прообраз ЧК в одном лице.
«Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия», – от лица русских крикнул Столыпин в сумеречные дали Евразии. И не расслышал, как в ответ глухо, могильно прозвучало: «Не вам, а нам». Столыпин не успел осознать, что русским нужна Великая Русь... Кагал сменяет Степь Убийство Столыпина ознаменовало активизацию еврейского элемента в Проекте. Собственно, если принять гипотезу о еврейке Малуше, то очевидно, что Проект был зачат в ее утробе. Очевидно, евреи возлагали определенные надежды на христианство. Так в «Краткой истории евреев» (С.-Пб, 1912), написанной евреем же С. Дубновым, читаем: «Распространение христианства среди... воинственных «варварских» племен должно было повести к смягчению их нравов; христианская религия, вышедшая из иудейской, должна была еще больше сблизить туземцев... с жившими среди них евреями» (выделено мной – А.Ш.). Тем не менее в России-Евразии евреям выпала непростая судьба. Уже в домонгольские времена, при князе Изяславе I, киевляне, возмущенные моралью и поведением евреев, очищали от них столицу. О полоцкой акции Ивана Грозного мы уже говорили. Не жаловал евреев и Петр I; его украинский поход стал, по словам историков, сплошным погромом (что, впрочем, не мешало Петру держать возле себя ловчилу Шафирова). Дочь Петра, Елизавета, издала указ о высылке всех евреев из России. Но Екатерина II, Павел I, Александр I (особенно последние) уже поворачиваются к «народу божьему» лицом (так что вожделенное «смягчение нравов» гоев все же наступило). Павел, например, несмотря на требования христианского населения, позволил евреям остаться в Ковно, не допустил изгнания евреев из Киева и Каменец-Подольска (хотя за это ратовала даже церковная иерархия), оставил евреев в Риге, а также отменил ограничения их прав. Александр же выпустил первый в России «Еврейский статут», открывавший евреям путь к земледелию и промышленности. «Евреям также рекомендовалось приобретение русского светского образования, чтобы иметь возможность включиться в русскую социальную и культурную жизнь» («Александр II – человек на престоле», Мюнхен, 1986). Николай I под влиянием Филарета Московского повел в отношении евреев «жесткую» политику, сводившуюся ко всяческому подталкиванию их в лоно православия; крестившись и, таким образом, став «русским», еврей получал «весьма большие льготы: принятие на государственную службу и т.д.» (там же). Таким вот страшным «антисемитом» был Николай I. Более того: при нем учредили раввинские училища с курсом гимназий, распространив на них льготы русских гимназий. Но Александр II в области государственной юдофилии продвинулся еще дальше, обогнав даже... современный ему Запад. Так, наряду с прочими мероприятиями того же рода, он предоставил право повсеместного жительства в России евреям-купцам первой гильдии, лицам с высшим образованием и ремесленникам, объявил обучение детей евреев-купцов и почетных граждан обязательным. «Прошло с тех пор 50 лет, – писал в 1909 году М. Меньшиков, – и обязательное обучение для русских («господствующих»! – А.Ш.) остается все еще мечтой, о евреях когда вспомнили! Мудрено ли, что еврейство хлынуло во все наши интеллигентные профессии, между прочим в те, которых долг – хранить национальное миросозерцание и государственный характер?..»
М. Меньшиков приводит следующие данные: «Петербургский университет принял в 1906 году почти 18 процентов евреев (вместо 3 процентов), Харьковский – около 23 процентов, Киевский – 23 процента, Новороссийский – 33 процента, Варшавский (в 1905 году) – 46 процентов. Прибавьте к этому так называемых вольнослушателей-евреев и вольнослушательниц (между последними евреек было 33 процента). В прошлом году (в 1908 – А.Ш.) в среднем евреи занимали почти 12 процентов всего русского студенчества», составляя, добавим, 4 процента от населения России.
«Евреи довольно глубоко проникли в русское общество... В некоторых отраслях свободных профессий – в периодической печати, среди врачей, в адвокатуре – евреи стали преобладать», – признавал еврей Давид Заславский. В начале ХХ века «евреи состояли в политических партиях, были представлены в Госдуме, имели влияние на городское и земское самоуправление, на органы юстиции и суда, организации промышленников, держали в руках десятки издательств, контролировали значительную часть прессы» (В. Бегун, «Вторжение без оружия»).
К началу ХХ столетия «евреи составляли 55% купцов первой и второй гильдий»; тогда же «в Киеве среди купцов первой гильдии евреев было 414, а христиан – 18» (А.З. Романенко, «О классовой сущности сионизма», Лениздат, 1986). Из 93,9% российских евреев, проживавших в черте оседлости, 75% занимались торговлей и ремеслом (там же). Среди евреев была почти всеобщая грамотность; «еврейское население России стояло выше коренного населения по уровню благосостояния, образования и другим важнейшим показателям» («Вторжение без оружия»).
«В дореволюционной России процветали такие крупнейшие еврейские финансовые тузы, как торговец спиртными напитками и банкир Евзель Гинцбург – отец Горация Гинзбурга, основателя и владельца Ленских золотых приисков. А кроме них были еще Гальперины, Бродские, Этингеры, Поляковы и многие другие... В целом по России 60-70% всей торговли сахаром приходилось на долю еврейских предпринимателей» («О классовой сущности сионизма»).
М. Меньшиков пишет о том, «с какой неутомимой страстью жиды лезут в родовую аристократию, выдают (вернее, продают) своих дочерей за Рюриковичей и покупают себе гербы и титулы. (Например, народный комиссар Чичерин родился от брака своего отца – родовитого дворянина – с еврейкой – А.Ш.) Даже не делаясь «чисто русским дворянином», г-н Мовша Гинзбург имеет возможность, как недавно было на его рауте, заставлять русских адмиралов и полных георгиевских кавалеров танцевать на цыпочках с жидовками, причем около каждого еврея была свита из знатных русских» (1911). Но что говорить о дворянстве и аристократии, если еще в ХIХ веке евреи, этот, по словам Меньшикова, «азиатский, крайне опасный, крайне преступный народ», кровью вошли в Российскую императорскую фамилию? Граф С. Ю. Витте вспоминал: «При жизни император Александр III («государь-охранитель», заметим! – А.Ш.) выдал замуж свою старшую дочь, Ксению Александровну, за великого князя Александра Михайловича... К детям великого князя Михаила Николаевича (отец Александра Михайловича – А.Ш.) император относился не так благосклонно; к жене великого князя великой княгине Ольге Феодоровне (матери Александра Михайловича – А.Ш.) император также относился не вполне благосклонно, вероятно потому, что она имела еврейский тип, ибо как известно в Бадене, она находилась в довольно близком родстве с одним из банкиров в Карлсруэ.
Этот еврейский тип, а пожалуй и еврейский характер, в значительной степени перешли и к некоторым из ее детей».
Еще раз подчеркнем: «император-консерватор», «император-националист», каковым его считают монархисты, отдает свою старшую дочь за бастарда с еврейской кровью, усиливая генетическое отравление Августейшего рода – хотя и относится «неблагосклонно» к семейству зятя. «Охранитель», вводивший ограничения для евреев, не смог охранить от них собственный род. Как видим, петербургские императоры вполне восприняли от московских царей традицию межрасовой содомии. Только азиатский компонент обновился. Вместо татарских князей – еврейские банкиры. Такое впечатление, что Проект, сильно задолжавший благодарной памяти о плодовитой утробе Малуши, теперь спешно «выплачивал по счетам». У России-Евразии появились новые любимцы, но изгои остались те же – русские.
М. Меньшиков писал, что вся политика «правительства в отношении евреев состояла в том, чтобы перевести еврейство из сравнительно неопасного для России состояния в опасное». Уточним: опасное не для России, а для русских. Мы сформулируем так: под прикрытием либерализма и христианского гуманизма происходило обновление евразийского элитного слоя, впрыскивание в него свежего азиатского элемента, необходимого для перехода Проекта в более радикальную фазу. «Красивая девочка» Ариадна Шенк стала характерной приметой надвигавшейся «Новой Хазарии». М. Меньшиков предрекал: «...не пройдет и полстолетия, как мы в самом деле будем иметь новый феодализм, только в отвратительнейших формах жидовского засилья (таковым и стал, по сути, большевизм – А.Ш.)».
Могут возразить, что довольно длительный (в основном московский) период истории России-Евразии ознаменован резко-отрицательным отношением к иудеям. Отметим – именно к иудеям, а не к евреям как таковым. Вспомним все тот же полоцкий погром Ивана Грозного. Согласно воле царя, утоплению подлежали лишь те евреи, кто отказывался креститься. Таково решение «еврейского вопроса» по Грозному: разжижение русской массы крещеными евреями, как будто и без того мало было всевозможных православных «обдоров» (царь следовал примеру Византии, где упорствовавших иудеев, правда, не топили, а всего лишь изгоняли за пределы империи; крещеный же еврей мог дослужиться хоть до патриаршего клобука). Такой же рецепт предлагал, спустя несколько столетий, и Николай I (что уж говорить о императорах-либералах!). Христианский радикализм в «еврейском вопросе» ограничен религиозными рамками и не простирается далее антииудаизма. Любые попытки христианина взглянуть на «еврейский вопрос» с расовой точки зрения гасились и гасятся напоминаниями о кровном родстве «народа божьего» с Христом, Марией и апостолами. Поэтому для христианина крещеный еврей – значит «хороший» еврей, полноправный член коренного народа – «русский», «немец» и т.д. Новую исходную позицию в решении «еврейского вопроса» первым в России предложил, пожалуй, все тот же М. Меньшиков: «расовое отвращение», «протест крови».
Легко понять, что в случае захвата христианином Грозным Ливонии и Литвы, евреи вернулись бы в Евразийский Проект гораздо раньше, чем это произошло в действительности. Упорствовавших в талмудизме царь перебил бы, а другие (не большая ли часть?) влились бы, крестившись, в русскую среду, а затем, благодаря природной изворотливости и грамотности, достигли бы «степеней известных» (как это произошло в средневековой Испании, накалу антииудаизма которой завидовала даже Московия). Конечно, в Петербургской империи еврейская экспансия значительно облегчалась тем, что вместо истинного европеизма российские верхи прочно усвоили его либеральный суррогат. Христианство в сочетании с либерализмом породило юдофилию и даже комплекс вины перед народом, «давшим Бога». Носителем такого сознания был, судя по всему, Александр II, проявлявший к евреям «гуманность и даже симпатию». Трагикомичный парадокс: желая быть поевропеистей, власти империи готовили кадры для азиатского суперреванша. Императоры, слепые рабы Проекта, сами обрекали белое население на красный террор и коллективизацию, а свой Августейший род – на Ипатьевский подвал и Алапаевскую шахту.
Итак, в течение предоктябрьских десятилетий происходила органичная «смена караула» в элитном слое России-Евразии. «Степной» элемент заменялся элементом «пустынным», заряженным, в силу многих религиозно-исторических особенностей, несравненно более антиарийски. В отличие от «степняков», «дети пустыни» обладали разработанной идеологией талмудического расизма, которая провозглашает религиозно-расовое превосходство евреев над «гоями» и, соответственно, право «народа божьего» на господство и даже массовое физическое истребление «язычников». Прибавьте к этому еврейский контроль над значительной частью международного финансового капитала и мировыми масонскими структурами. Все это не сулило белому населению России ничего хорошего. Татарщина должна была показаться «цветочками». Так и случилось. По сравнению с Троцким, Батый был либералом от азиатчины.
Евреи – это суперевразийцы (повторяем, Хазария была государством евразийского типа). И по сей день вы не найдете более рьяных сторонников идеи «многонациональной России». (Яркий пример – Игорь Чубайс, брат знаменитого «реформатора», утверждающий, что ни о каких «русских» речи быть не может – есть только «россияне»). Не случайно, что идеология евразийства как таковая была разработана в 20-е годы при активном участии еврейского ГПУ. Конечно, евреи включились в Проект, преследуя свои цели, а именно – власть над миром, а это значит, прежде всего над арийским миром. Но ведь и татары изо всех сил рвались на запад и остановились только по объективным причинам. Подобно своим ордынским предтечам, еврейские комиссары предприняли попытку расширить Проект до планетарных масштабов, что полностью соответствует глобалистской сути евразийства. Мировая коммуна (или сооружаемый ныне «Новый мировой порядок») – это всемирная Евразия, но во главе с «избранным народом», на хазарский манер. Однако в 1920 году красная волна разбилась о Запад, тогда еще достаточно крепкий в культурно-расовом плане. Не взяв Варшаву, иудо-большевизм вынужден был локализоваться в рамках Советской России, как когда-то татары локализовались на пространстве Восточной Европы и Сибири.
Но вернемся в преддверие 1914 года. «Народу божьему» была необходима российско-германская война. В ходе нее должно было произойти обновление российского элитного слоя вплоть до его тотальной семитизации – при параллельном подъеме в евразийской массе вековых антизападных настроений, дабы на их волне Буденный дошел бы до Ла-Манша.
Как известно, все так и случилось – только без Ла-Манша. Что же касается антиевропейских настроений, то 1914 год пробудил-таки реликтовые стереотипы, сформировавшиеся, возможно еще в те времена, когда славяне в составе гуннских полчищ сокрушали колонны Рима (некоторые российские историки считают Атиллу славянином и гордятся своим предком). Не отсюда ли надо вести отсчет Евразийского Проекта? Очевидно, в те времена на Западе и зародилось представление об угрозе с востока – не лишенное оснований, надо сказать. Ордынские тумены, домчавшиеся до центральной Европы, укрепили это представление, буденновцы – усилили, а советские армады 1945-го – подтвердили.
Орден Русь? Но были, однако, силы, активно выступавшие против войны с Германией. И тут надо прежде всего назвать имя Григория Распутина – загадочного человека, возникшего рядом с царской семьей, подобно воплощению гения расы. Русский выходец из сибирской глубинки, он настойчиво предостерегал императора Николая II от войны с немцами. «В мемуарах одного из царских дипломатов приводится такой эпизод. Находясь во Франции незадолго до начала Великой войны, дипломат этот встретился там с известным гр. Витте, бывшим российским премьером, и заинтересовавшись мнением последнего, что в России в настоящее время есть только один человек, способный понять всю серьезность и драматичность ситуации, на вопрос, кто же этот человек, он услышал: Распутин!» (Н.К., «Убийство Распутина», М., 1990).
Есть основания предполагать, что Распутин, как и императрица Александра, на которую он имел громадное влияние, входили в некий тайный германо-русский орден («Балтикум»?), символом которого была свастика – древнейший расовый знак арийцев. Свастика, как известно, украшала радиатор автомобиля императрицы; этот знак она часто ставила на своих письмах; две свастики, начертанные рукой Александры, были обнаружены колчаковцами в доме Ипатьева после убийства царской семьи. Отметим, что Распутин поддерживал тесные отношения с известным целителем Бадмаевым, бывшим тибетским ламой, который в свою очередь неоднократно встречался с Хаусхоффером – создателем теории «жизненного пространства», впоследствии близким к вождям Третьего Рейха. Некоторые исследователи утверждают, что позднее, в 1918 году, германо-русский орден разработал план похищения царской семьи из Тобольска, однако он сорвался из-за перевода пленников в Екатеринбург. Руководил операцией из Тюмени зять Распутина, Соловьев, которому помогал некто Марков – бывший офицер Крымского конного Ее Величества полка. Назначенный адмиралом Колчаком следователь Соколов, выяснявший обстоятельства смерти царской семьи, заинтересовался свастиками, обнаруженными в доме Ипатьева. «...личный дневник Соловьева открыл ему глаза. Всюду на его страницах встречался этот символ; на вопросы зять Распутина отвечал уклончиво: «Это индийский знак, означающий вечность». Зато Марков был более точен: «Свастика – условный знак ассоциации, хорошо известный царице». По прибытии в Киев Марков был незамедлительно назначен в личный штаб генерала графа Келлера, протеже гетмана Скоропадского. Установлено, что Марков посылал прямо в Берлин шифрованные телеграммы» (В. Жерсон, «Нацизм – тайное общество», М., 1998). Примечательно, что большинство «более или менее известных русских, позже замеченных в окружении Гитлера и Людендорфа, находились в Киеве во время немецкой оккупации: полковник Винберг (именно через него в Германию попали «Протоколы сионских мудрецов», сыгравшие колоссальную роль в национал-социалистической агитации – А.Ш.), поручик Шаберски-Борк (правильнее Шабельский-Борк; в 1922 году он вместе с Сергеем Таборицким застрелил известного кадета Набокова – А.Ш.), генерал Бискупский (во время Мюнхенского национального восстания 1923 г. закрывал Гитлера от пуль своим телом – А.Ш.), генерал князь Авалов (в действительности полковник; будущий лидер русских «нацистов» в Рейхе – А.Ш.), генерал Скоропадский. Там же был и натурализовавшийся до 1914 года немец, теоретик «Балтикума» и арийства Пауль Рорбах» («Нацизм – тайное общество»).
В начале 20-х Бискупский и Шабельский-Борк вступили в ряды общества «Aufbau» («Возрождение»), основанного балтийским немцем Шойбнер-Рихтером, близким к лидеру НСДАП Адольфу Гитлеру. В этом же обществе состоял и Альфред Розенберг, тогда еще только вынашивавший замысел «Мифа ХХ века». Общество ставило целью создание германо-русского антибольшевистского фронта. Под эгидой «Аufbau» в 1921 году состоялся съезд русских правых в Бад-Райхенхалле. Шойбнер-Рихтер был в дружеских отношениях с великим князем Кириллом и его супругой Викторией, внесшей немалый финансовый вклад в строительство НСДАП. Сохранилось фото, на котором отчетливо видна свастичная брошь на платье Виктории.
Предположительно, к обществу «Балтикум» принадлежал и знаменитый герой белой борьбы барон Унгерн (1885-1921), происходивший из рода прибалтийских рыцарей-тевтонов. Буддист в третьем поколении, нередко медитативно созерцавший свастику, Унгерн через учение арийского царевича Гаутамы проникал к духовным первоосновам Белой расы. Поэт Любич-Милош, отпрыск древнего литовского рода, говорил: «Мой отец и дед были тайными буддистами. Буддизм воинов, кшатриев – это настоящий путь для дворянства «Балтикум»...» («Нацизм – тайное общество»). Унгерна пытаются представить как «евразийца в седле», как нового Чингихана, однако в реальности он был белым укротителем азиатских стихий, Анти-Чингизханом, восстановителем расовой иерархии. Его дивизия шла на Запад, чтобы в лице германо-русского императора восстановить власть Белого Господина, чья воля смирила бы евразийские массы. Это был «дранх нах остен» с востока.
Однако вернемся за рубеж 1917 года. Вполне возможно, что планы германо-русского ордена не ограничивались предотвращением, а затем и прекращением Великой войны. Предполагаем, что «Балтикум» был организацией людей нордического типа, целью которых была ликвидация Проекта «Россия» и запуск Контрпроекта» Русь». Наверное, многие с удивлением разглядывали отчетливые, прямо-таки «гитлеровские» свастики на бумажных деньгах Временного правительства – на «керенках». Откуда этот знак на купюрах либерального режима? И действительно: откуда? Не уместно ли предположить, что появление свастики на ассигнациях планировалось еще до Февраля – конечно, под влиянием «Балтикума»?
Распутин, судя по всему, был душой германо-русского ордена, и поэтому ликвидация старца была крайне важна для адептов Проекта – будь то евреи или православные типа бессарабца Пуришкевича и татарина Юсупова. Кстати, участие князя Юсупова в убийстве Распутина весьма знаменательно: оно стало последним евразийским жертвоприношением, совершенным уходившей с авансцены татарской знатью. Но оно было щедрым. Гитлер сказал, что реакционные круги устранили «Распутина – единственную силу, способную привить славянскому элементу здоровое миропонимание». Как человек, надо полагать, причастный к германо-русскому ордену, фюрер знал, что говорил.
+ + +
Евреям было несложно толкнуть Россию в войну с Германией – слишком велика была антизападная инерция Империи, заданная Византией и Ордой (показателен массовый энтузиазм после известия о начале войны; даже у М. Меньшикова помутился рассудок и он предвосхитил антинемецкую публицистику Ильи Эренбурга). Используя подконтрольные евреям международные масонские сети, являющиеся, по сути, азиатской агентурой внутри Белого мира, «сионские мудрецы» активизировали базовые стереотипы Проекта, прежде всего – византийско-православную составляющую. Напомним, что еще Святослава погубило вмешательство в балканские дела. На этот раз «последний бросок на юг» сделал Николай II, как зомби, ринувшись спасать «братскую Сербию» и «воздвигать крест» на Святую Софию. Результат: из черепа Святослава пили убившие его печенеги, а заспиртованной головой последнего императора, по слухам, любовались другие азиаты – кремлевские иудо-большевики. После Святослава русских крестили во Христа, а после Николая – «звездили» в Маркса. Дорого нам обходятся «юга»...
Много пишут о слабости Николая, но не понимают, что это слабость заложника Проекта. Воля императора была парализована всевозможными фаталистическими пророчествами, сновидениями, знамениями, и по сей день потоком исходящими из «психогенератора» византизма. Николай не мог и не хотел стать новым Петром, Революционером, Освободителем Расы. Он о таком и не мыслил. Да если бы даже Николай и решился на крутые меры, это по существу ничего не изменило бы – он остался бы в силовом поле Проекта, который имеет весьма широкий режимный диапазон – от Ивана Грозного и Ленина до Александра II и Горбачева. Требовалась политическая партия Контрпроекта, партия Расовой Революции. Таковой не стал и Всероссийский национальный союз, не говоря о Союзе русского народа, чья «идеология» исчерпывалась тремя системными стереотипами – «православие, самодержавие, народность». Требовался Русский Гитлер – возможно, его и убили декабрьской ночью 1916 года в подвале особняка татарина Юсупова.
Февраль (как и российский либерализм вообще) выполнил роль «смазки» перед очередным оргазмом азиатчины. «Европейцы» типа Паши Милюкова, считавшие для себя честью дружить с евреями, были в действительности заурядными азиатскими холуями, каких, увы, достаточно в российской истории. Либеральное «западничество», по словам Д. Галковского, являлось, в сущности, формой «азиатской реакции на излишнюю европеизацию».
Октябрь был не переворотом, не изломом, и тем более не катастрофой, а органичной (если не плановой) сменой фаз Евразийского Проекта. А. Проханов когда-то проницательно подметил, что Горбачев «подверстал» свои структуры под Ельцина. Так вот Николай «подверстал» империю под Ленина. В результате дворяне новой, еврейской генерации (типа Ленина, Чичерина, Дзержинского и прочих) заменили собой старую, славяно-татарскую дворянскую номенклатуру, уже не вполне отвечавшую Проектным целям (точно так же Гайдар и Чубайс в 1991 году сменили Лигачева и Лукьянова). Евреи «разморозили» утробную, хазарскую компоненту Проекта и он заработал в режиме «второй молодости». Владимир Креститель вернулся в лице Владимира Звездителя. Катастрофой Октябрь стал не для России, а для ее белого населения, но катастрофой очередной, которая при всей своей чудовищности вряд ли затмила христианизацию. (Правда, новинкой стал весьма цельный, истинно евразийский культурный феномен, образованный слиянием иудейской технологии пыток с ордынским искусством мучительства.) Розанов изумлялся: как же Россия «слиняла в три дня»? Да потому и «в три дня», что переход этот был легким, естественным, вытекающим из самой органики Проекта – повторяем, смена фаз. Путь «от двуглавого орла к красному знамени» – это единый исторический процесс; одна «интернационалка» сменила другую. И Россия вовсе не «слиняла» – «слиняли» вскоре в небытие миллионы русских, европеоидов. Белое движение было, по сути, не борьбой за «единую и неделимую», а стихийной самообороной белых людей в условиях новой экстремальной фазы расово чуждого им Проекта. За «единую и неделимую» дрались красные – евреи, «обдоры» и многочисленные ублюдочные продукты евразийского «плавильного тигля». ДАЛЕЕ |
