25 декабря 2005г. корреспонденты международного проекта - газеты "Великая эпоха" представляли жителям и гостям города Пятигорска специальный выпуск своей газеты, под названием "Девять комментариев о коммунистической партии".
Как-то так случилось, что место проведения нашего мероприятия совпало с местом проведения своих мероприятий участниками движения "Россия - наше отечество", членом которого и является наш новый знакомый - Спасс Михаил Алексеевич. Кроме того, он возглавляет Совет старейшин и Народную национальную партию Северо-Кавказского региона.
Михаил Алексеевич, так же как и другие его единомышленники по движению, видит все беды нашего государства и нас, как его граждан, в том, что власть в нем всегда принадлежала не патриотам славянской национальности, а ставленникам заграничных чиновников.
Спасс Михаил Алексеевич родился 21 ноября 1926 года в большой крестьянской семье с. Новое Водино, Каменcко-Днепровскрго района, Запорожской области. Себя и свое прошлое помнит с четырех лет. Отчетливо помнит свое посвящение в казаки в 1930г., как, одев в казачью форму, его в первый раз посадили на коня. В том же году отца назначили председателем вновь созданного колхоза "Чiрвоне Запорiжье". До этого он состоял в комиссии по раскулачиванию и был настолько уверен в правоте выполняемого им дела, что даже раскулачил свояка.
В 1933г. начался страшный голод. Всё население, от мала до велика, было в поле, потому что там давали хоть какой-то приварок-паек, а те, кто по каким-то причинам не могли работать, в том числе и старики, все шли к конторе умирать. В колхозе была создана похоронная команда из четырех человек, которая занималась рытьем братской могилы и захоронением умерших. Братская могила первоначально была вырыта в виде ямы, а затем её продолжали и продолжали, как траншею. Миша, в свои неполные семь лет, также трудился в поле. Хлеба не давали совсем, потому что его не было, кормили кашей. Это был самый тяжелый год, потом стало легче: жизнь потихоньку налаживалась.
Когда началась война, Миша окончил с отличием семь классов, он до сих пор хранит свидетельство об окончании, в котором имеется запись о том, что окончил семилетку с отметкой "видминно" (отменно, отлично).Отец ушел на войну 26 июня 1941г., а Миша - числа 10 июля 1941г. Он в это время служил курьером при военкомате. Неоднократно писал заявления с просьбой отправить на фронт, но так же неоднократно получал рекомендации - подрасти. А потом ему один солдат посоветовал пристать к какой-нибудь воинской части, что он и сделал.
В июле месяце, когда Миша прибился к воинской части, немцы уже были в Никополе. Первое "боевое крещение" он получил в боях со вшами, а 27 ноября 1941г. попал в настоящий первый бой. И хотя стрелял тоже неплохо, так как прошел подготовку в клубе ГТО (готов к труду и обороне) , ему было поручено оказывать помощь раненым.
Бой был очень тяжелым, почти весь медперсонал погиб. И Миша весь день перевязывал и накладывал шины раненым, санитарную подготовку он прошел в том же клубе. Основные потери несли из-за бомбежек авиации. Из батальона осталось в живых человек семьдесят.
Пришлось, конечно, отступить, состояние у всех было удрученное. Оставшиеся в живых солдаты, у кого, что было, в том числе и награды, всё несли Мише, в знак поощрения за его смелость в первом бою и в знак благодарности за милосердное отношение к раненым.
Числа 10 декабря 1941г., рассказывает Михаил Алексеевич, мы стояли между сёлами Балки и Михайловка, в пятидесяти километрах от Мелитополя, как вдруг видим, едут немцы на мотоциклах с колясками. Остановились и кричат нам: "Рус, сдавайтесь!" Взяли нас всех и погнали в Мелитополь. Пригнали на свекловичное поле, а там, кроме нас, еще тысяч пять наших солдат, заставили нас обнести поле колючей проволокой, и поставили охрану.
Холодно было очень, солдаты грелись, навалившись кучей, друг на друга. Те, кто оказывался внизу, согревались. Когда лазил в кучу греться, кто-то снял с меня ботинки. Умирали каждый день и побеги были каждую ночь. Но немецкие машины, оборудованные вышками и пулеметом, установленные по углам поля, отстреливала беглецов.
Со мной в плену оказался мой земляк - старший лейтенант, Дыцюра Пётр Григорьевич, который служил при штабе воинской части, к которой я прибился, и я часто носил пакеты по его поручению. Так вот он решил бежать и сказал мне об этом. Я чувствовал, что надолго меня не хватит, замерзну, и попросил его, чтобы он зашел к моей матери и сказал, что я здесь. Это было около сотни километров от моего дома.
В двадцатых числах декабря я увидел свою мать и ее сестру, мою крестную, за тремя рядами проволоки. Я понял, что лейтенанту благополучно удалось бежать. Я как закричал: "Мама!". А она, прижав палец к губам, показала, чтобы я молчал, и пальцем позвала меня к себе. Я подошел ближе, а она, наступив ногой на проволоку, сказала: "Лезь". И я полез.
По периметру поля, за проволокой, было много женщин, может поэтому, а может счастливая случайность или божья милость, но охрана нас не увидела. То ли от истощения, то ли от переохлаждения, но у меня отнялись ноги, и мама с крестной на себе дотащили меня до ближайшего села, а потом в селе выпросили тачку, да так пять дней сто километров и везли на тачке.
Когда поправился, в марте месяце 1942г. мама говорит: "Миша, сынок, сходи в Белозерку, к мельнику по фамилии Гвоздь и скажи ему, что все в порядке". И так по её просьбе я ходил несколько раз. Потом я понял, что это связано с партизанским движением и что "Все в порядке" означает, что подводы будут ждать в условленном месте муку для партизан. А в апреле 1942г. все-таки нашелся предатель и всю группу, вместе с Гвоздиком, взяли и расстреляли, а мне пришлось уходить в партизаны.
Командовал партизанским отрядом человек, может по кличке, а может по фамилии - Лысый. Начальником штаба партизанского отряда был капитан Гусев, его потом внедрили начальником охраны в комендатуре г. Никополя. С его помощью нам, ребятам, оттуда иногда приходилось брать боеприпасы и продукты.Но основная наша, мальчишек, задача состояла в том, чтобы по селам собирали продукты для отряда. Иногда заходили в многодетные семьи и, видя, как они бедствуют, оставляли им немного продуктов, но сами никогда ни одного зернышка не съели, все несли в отряд.
Партизанский отряд дестабилизировал обстановку в тылу у немцев, подрывал эшелоны, шедшие на фронт и с фронта, не давал вывозить хлеб на Запад. Летом 1943г. я попал в облаву и был направлен на строительство моста через Днепр, но благополучно убежал, опять же, благодаря помощи мамы, этой простой, доброй, мудрой и на редкость смелой в поступках и стойкой в своих убеждениях, украинской женщины.
Когда в октябре 1943г. фронт двигался уже на Запад и подошел к селу Цветково, Каменско-Днепровского района, мы, бригада из восьми ребят, пошли в город за продуктами к Гусеву, загрузились крупами, а назад нас не пропускают. Оказывается, что перед нами была уничтожена группа ребят с боеприпасами, которые переправлялись через Днепр.
Если бы не Гусев, нас ждала бы та же участь, но благодаря его усилиям мы остались живы. Продержали нас около месяца, а потом мы узнали, что нас готовят к отправке в Германию. Нас держали под охраной и использовали для захоронения убитых немцев.
31 декабря 1943г. нас погрузили в товарный вагон и отправили в Германию. На станции Водопой мы были 1 января 1944г. И где-то в районе станции Жеребково, Ананьевского района, нам удалось оторвать доску в полу вагона, но прыгать не осмелились, а потом решили, что проще отогнуть проволоку в зарешеченном окне, и выпрыгнули на ходу все восемь человек. Нас не заметили, но когда из двери соседнего вагона выпрыгнули еще несколько человек, тогда охрана открыла огонь и троих из наших ребят ранили, а двоих убили. Нас, оставшихся в живых взяла охрана с собаками. Опять посадили в вагоны и отправили в Одессу. Из Одессы через Перемышль - в Штудгарт, затем в Питикгайм, а после в Дахао. В Дахао нас всех пронумеровали, мой номер был 261121, первые две цифры - год, вторые две - месяц, а последние две - число рождения.
Михаил Алексеевич показал на запястье правой руки шрам и пояснил, что когда вернулся из плена, вырезал этот номер, потому что в советское время то, что ты был в Германии, в плену, не приветствовалось, считалось зазорным.
В конце января 1944г. меня в очередной раз смерть обошла стороной: после неудавшегося, вышеописанного побега, меня привели на допрос. Немецкий офицер задал мне вопрос: "Так ты тоже из той команды, что скот угоняли?" и я понял, как должен был звучать мой ответ, не нужно было говорить, что мы хотели убежать, а надо было подтвердить тот факт, что мы погонщики скота. Доброе отношение этого человека ко мне до сих пор не могу ничем объяснить, когда он узнал о том, что у меня болит ухо, он сам меня отвез в госпиталь и мне там оказали помощь.
В Дахао, продолжил свой рассказ Михаил Алексеевич, мы пробыли месяц с небольшим, и 22 февраля 1944г. нас отправили в лагерь Хальденберг, а на работу возили за 20-30км. от лагеря в вагоностроительную и вагоноремонтную корпорацию в Швецингин.
21 ноября 1944г. был убит мой лучший друг - Ваня Лобода. Вот как это произошло: в цеху была включена сирена, что означало сбор за цехом. Когда мы подошли, там уже собралось человек пятьсот. Начальник цеха стоял на возвышенности и кричал дурным голосом, требуя к себе Ивана Лободу.
Ваня хорошо говорил по-немецки, он подошел и доложил, что он прибыл. Начальник ему сказал, что он украл у него бутерброд, а за это по немецким законам полагается смерть.
Ваня вначале сказал, что не брал, а потом возьми и скажи по-немецки: "Ты есть иуда". Тот со всего размаху ударил Ваню по голове металлическим прутом и рассёк её пополам. После этого мы все объявили забастовку, три дня отказывались выходить на работу. Нас строили, объявляли марш на работу, а мы все бросались врассыпную и так все три дня.
25 декабря 1944г. меня вызвал к себе комендант лагеря и сказал, что я говорил о том, что хочу убежать, и за это мне полагается 25 шлангов. Я не помню, может быть и говорил кому-то, что хотел бы убежать. Но практически это невозможно было осуществить.
Комендант приказал переводчику, отпустить причитающиеся мне шланги. Тот начал бить, но было терпимо, и я не кричал. Тогда комендант взбесился, выхватил шланг и ударил. Я сразу потерял сознание. Меня отливали, опять били, и так пока все 25 ударов не получил, не прекратили. После "процедуры" выбросили в товарный вагон. Утром пришел комендант, увидел, что я живой и приказал оставить до вечера. Как я не замерз, до сих пор удивляюсь. Очнулся я в бараке, когда и как я там оказался, тоже не знаю.
Когда немного отлежался, опять погнали на работу. Но организм мой всё-таки не выдержал, и я свалился, опять отказали ноги. У нас был больничный барак, куда меня и поместили. Пролежал я там два месяца.
В марте месяце 1945г. уже никто не работал, было безвластие и голод. Мы разбрелись по городу в поисках пищи. Я на самодельных костылях кое-как доковылял до товарной станции. Там местному населению раздавали жир, а за порядком следил жандарм, у них был отличительный знак на груди. По пути я подобрал бумажный мешок с изображением орла.
Может поэтому, а может из-за моего оборванного вида, но он сразу взял меня на прицел. Я закричал по-немецки: "Не стреляй! Не стреляй!". И тут к нему подбежала немка лет сорока со словами: "Сын мой, не стреляй в мальчика" и своей рукой отвела мою смерть, в результате пуля вошла в землю около моих ног.
А в конце марта 1945г. нас освободили американцы. Весил я в мои 18 лет тридцать восемь килограммов. В американском госпитале меня выходила молодая негритянка, крупного телосложения, немногим, может лет на 6, старше меня. Она носила меня на руках, кормила с ложечки и называла "Мой ребёнок", я сильно смущался, а она хохотала. За два месяца я поправился на 18 кг.После выздоровления меня пригласил к себе во Францию друг по лагерю. У него я прожил год, до мая 1946г. А потом затосковал по Родине, пошел в Посольство СССР и меня быстро переправили в Украину. Вернулся домой, мама ждала, сказала, что ни минуты не сомневалась в том, что я жив, что не погиб и верила в то, что скоро вернусь.
По возвращении домой меня вызвали на допрос в службу госбезопасности, чтобы я ответил на вопрос: почему я вернулся не в 1945г., а только в 1946г.? Я ответил, что жил у друга во Франции. И сразу после этого отправили на 2 года на шахту 17-бис в Донбасс. Разруха была страшная. Директор шахты пригласил меня для разговора, и я рассказал ему всю свою жизнь. Он принял самое непосредственное и доброе участие в устройстве дальнейшей моей судьбы. После того, как я отбыл срок, выделил мне три тысячи рублей, и я поступил в Полтавское общевойсковое училище.
В 1958г. уже после окончания института, я получил письмо от отца со Ставрополья, где он воевал. Был ранен. После освобождения Ставропольского края от немцев, был назначен председателем колхоза в с. Спасском, Благодарненского района, и в 1944г. году репрессирован как враг народа. Ему в колхоз прислали эвакуированный скот.
Скот был болен ящуром, что подтверждалось заключением ветслужбы. Он отдал команду его забить, и за это троим - отцу, главному бухгалтеру и ветврачу дали по 10 лет. Девять лет он отбыл на работах в каменном карьере с. Бурлацкое, Ставропольского края. В 1953г. сразу после смерти Сталина был реабилитирован.
Но до конца дней своих остался абсолютно уверен в том, что ни вины компартии, ни вины Сталина в том, что он, будучи невиновным, девять лет своей жизни отбыл в местах заключения, нет, это местные чиновники вершили на местах свои темные дела.
Свою любовь и судьбу Михаил Алексеевич встретил в родном Запорожье. С нею живут счастливо и радуются на своих детей и внуков, по сей день. Единственное, что не даёт покоя Михаилу Алексеевичу в настоящее время - это чувство борьбы с теми, кто, по его мнению, мирным путем поработил Россию, всеми теми, кто не принадлежит к славянской национальности.
Он никак не хотел признать тот факт, что насилием насилие не победить и сердце человека не изменить, что, только посеяв семена добра в сердце человека любой национальности, можно получить добрые всходы добрых отношений в человеческом обществе, но в конце концов проанализировав весь свой жизненный путь, согласился.
|